Фредерик Дар - Два уха и хвост

Но сейчас я адресую ему отрицательный знак. Подругу Прэнса в нужные кондиции приведут не оплеухи. Смотрю на нее и вижу мрачную решимость за ненавистью, горящей в ее глазах.

— Ты знаешь новость, Мари-Анна? — спрашиваю я ее неожиданно.

— Какую новость?

— Если скажу я, ты не поверишь. Лучше будет самой осведомиться. Принеси нам телефон, Толстый!

Александр-Бенуа находит аппарат и ставит мне на колени.

Я перемещаю его в подол своей визави. Достаю из нагрудного кармана визитку клуба Аполлон, выданную мне Гаэтаной.

— Позвони в эту лавочку, назовись мадам Прэнс и спроси о муже.

— Да зачем же?

— Позвони, моя красавица! Позвони! Или ты боишься, что телефон ударит тебя током?

Последнее колебание, затем она набирает номер. И вот девица на ресепшн отвечает: клуб Аполлон, слушаю. Мари-Анна сообщает, что она мадам Прэнс и хотела бы поговорить со своим дорогим супругом.

О’кей, встаю, чтобы пройтись по бардаку. У меня нет желания наблюдать в упор бабские расстройства. В случае, если она в самом деле неровно дышит к красавчику Флавию.

Она слушает молча. Берю, разыскавший великолепный пузырь с пурпурной жидкостью, делает из него глоток и объявляет безрадостно, что это вишневый ликер, что, черт, такой напиток подходит сестренкам, ему же очень мало; холестерин в бутылке, тот еще подарок!

Я различаю щелчок трубки, опустившейся на рычажки. Поворачиваю взгляд и вижу, что Мари-Анна мертвенно-бледна и губы ее трясутся.

Возвращаюсь на свое место напротив нее.

— Я уважаю печаль, — говорю ей.

Но она, должно быть, меня не слышит. Ее переплетенные пальцы побелели, настолько сильно она их сцепила; дыхание шумное и прерывистое. Ты можешь записать его для ремейка Зверя из Жеводана .

Медленным жестом я достаю мое полицейское удостоверение и держу его в поле ее зрения, пока не убеждаюсь, что она его видит, замечает и распознает.

Затем заботливо возвращаю в бумажник от Вюйттона, подарок одной персоны, с помощью которой я усмирял свою чувственность, перед тем как переключиться на Царицу.

— Я уважаю печаль, — повторяю мягким голосом, — однако жизнь продолжается, моя девочка. Теперь тебе нужно немного подумать о себе. Ты же не хочешь, чтобы с тобой приключилась та же самая ерундовина?

Она хватается за кончик веревочки.

— Как со мной может приключиться та же самая ерундовина? Мне сказали…

— Что у него случился сердечный приступ под лампой для выделки негров?

— Ну да. А это не так?

И тут я принимаюсь за свою партию.

— Если бы это было так, с чего бы я сюда заявился?

— Что вы хотите сказать?

— Сообрази!

— Его…

— Ты сомневаешься? Такой парень, как Прэнс; сорок годков, прекрасный, словно новенькая бита, чтоб схлопотал инфаркт? Полный нонсенс!

— Они его убрали?

— В самую точку, цыпочка!

Теперь мне нужно узнать, кого она объединяет в это «они».

— Догадываешься, за что с ним расплатились?

Она не отвечает.

— Дело в ГДБ, — подсказываю я. — И ты очень скоро заимеешь славненькое пальтишко из пихты, у которого сбоку ручки вместо рукавов.

Она было собирается начать пережевывать: «не понимаю, о чем вы говорите», но окончание моей фразы останавливает запирательства. Она проглатывает свое лживое возмущение и стонет:

— Но почему я? Я не влезала в эти делишки!

— Скажешь это им, может, они тебе поверят.

После хорошо выверенной паузы я добавляю:

— А может, и нет.

Берюрье, безучастный к этим прениям, напевает допредыдущевоенный шлягер:

Он откопал на этот раз настоящую бутылку, содержащую, по его словам, «подлинный алкоголь», и его жизнерадостность возрастает. Он ходит взад и вперед по квартире, открывая ящички по своему усмотрению, потом шкафы и все такое прочее…

— Я ничего не сделала! — бросает Мари-Анна, топая ногой.

Страх потихонечку пересиливает горесть. Ее собственная шкура начинает казаться более важной, чем усопший.

Я ласково похлопываю ее по щеке.

— Бывают моменты, когда необходимо осознать, в чем твой интерес, — говорю я, модулируя голосом. — Если ты продолжишь упорствовать в запирательстве, что ж, я тебя оставлю, и будь что будет. Но если ты осветишь нам всю витрину, как на Рождество, то о тебе позаботятся, и ты сможешь спокойно дожидаться во вдовстве возрождения своей молодой и прекрасной, как и ты сама, жизни; извини, но это кажется неизбежным. Ты уразумела, или мне позвать переводчика?

Она делает легкое движение плечами. Да, да, она понимает.

— Ты хорошо видишь, — развиваю я тему, — мы в курсе основного; хоть говори ты, хоть молчи, но я докопаюсь до того, что мне нужно знать; единственно, если ты повесишь на рот замок, процесс займет чуть больше времени, и это как раз то время, которое может стать для тебя роковым, do you capite, mein Fraülein? [14] Улавливаете, девушка? (англо-итало-немецкий). — Прим. перев.

Поскольку она не отвечает, я выделяю ей еще несколько сантиметров:

— Если ты добавишь своего, возможно, уже к вечеру все завершится без сучка и задоринки. У нас особая бригада, умеющая действовать без проволочек.

К нам приближается Берю, похлопывая друг о друга двумя синими корочками. Паспорта.

— Вы собирались в Venez-suer-là? [15] Приходите сюда попотеть (франц.) . Звучит так же, как Венесуэла . — Прим. перев. — спрашивает он.

Он открывает мне книжицы на странице, где проставлена действующая виза в Венесуэлу.

И тут я нахожу выход.

— Вы собирались в свадебное путешествие, девочка? А знаешь, ты ведь можешь совершить его и одна!

Нет, ты увидишь, милая девочка, насколько это приключение поучительно и остолбестранно. До невероятности.

Не верь, если хочешь, как говорит Берю, но факи неопровержимы, и не забудь еще об одном, моя нежная: излишний скептицизм порождает одиночество. Чем меньше ты веришь, тем более покинут в этом бедном мире, который становится таким тесным, что вскоре каждому придется стоять на одной ноге.

Пока Мари-Анна колеблется, я звоню на КП спросить у Матиаса, нет ли каких известий от наших бандитствующих собратьев.

Мне отвечает Ахилл, хорошо отжатый своей жеманной центрифугой. Он полон прежней спеси: медный тембр (колокольный), голосовые модуляции трибуна, вслушивающегося в звучание своей болтовни и не приступающего к следующей фразе, пока эхо предыдущей не умрет собственной смертью.

— Где находитесь, что делаете? — спрашивает он.

Похоже, Папаша полагает, что вернулся во времена моей беспрекословности. Мне теперь ежечасно напоминать ему, что отныне именно Сан-Антонио у руля?

— Я там, где должен быть, Ахилл; что дальше?