Фредерик Дар - Два уха и хвост

Тут он прекращает драть глотку. Мадам Адидас пользуется случаем, чтобы раскатить свое «р».

Она, даже произнося слово «женщина», исхитррряется это делать: таким образом, я могу говорить что угодно, но она настоящий профессионал. В ее времена умели работать, вспомни, к примеру, Паулину, Дранен, Иветту Гильбер, Мистингетт…

Итак, я там, где подковыриваю мсье Прэнса по поводу вспоротых кубышек.

Он нем как рыба в консервной банке. Вопросительные знаки безмолвно льются из аппарата вместе с голубоватым отблеском ультрафиолета.

И я ничего больше не изрекаю. Мяч на его половине поля, ему играть. У него немного места для дриблинга, но надо обходиться тем, что есть.

Таймер берется бормотать: «гр-гр-гр», объявляя о выполнении поставленной задачи. Не говоря ни слова, я снова запускаю механизм, предоставляя моему клиенту дополнительный сеанс загара. Скрип жерновов, принимающихся за повторное перемалывание, бьет ему по психике. Он стонет:

— О! нет, черт! Остановите!

Затем, жалобным тоном:

— Что вам от меня нужно?

— Чемоданчик, мсье Прэнс. Металлический чемоданчик с четырьмя банками.

Снова немотствуем, и он, и я. Мадам Болида бросает свой голос в галоп по финишной прямой. Репродуктор педалирует завершающий аккорд и объявляет Патрика Себастьяна. Вот уж кто, я тебя уверяю, достоин прийти на смену. Он стучит в сердце, этот высокий блондин. Его точно не пальцем делали. И там еще не менее тридцати метров на кассете, надеюсь. Но все по очереди. Первая вещичка на ней побогаче подпочвы Минас-Жерайса в Амазонии.

— Я не понимаю, о чем вы! — заявляет Прэнс.

— Заткни пасть, дай послушать, — отмахиваюсь я.

Великий Патрик со своими манерами Бурбона, избежавшего революций и кровосмесительных браков — я представляю его во время того, как он изображает Дефферра. Весь в каучуке, ты бы точно поверил, более аутентичный, чем сама модель, и почти такой же уморительный.

Следует напомнить тем, кто будет меня листать через пару-тройку лет, что в эпоху, когда я писал (следи за своими ударениями!) этот book , министром внутренних дел у нас был г-н Дефферр. Его поместили внутрь, чтобы он не простыл. Каждое утро приведенный к присяге миколог приходил снимать с него грибки. Это было замечательное время.

И славный Патрик старается вовсю, пока Прэнс поджаривается на медленном огне. Ты увидишь эфиопского Негуса, после распаковки! Настоящее ребрышко по-прокурорски на барбекю. Останется только натереть тебя чесноком, парень!

— Господи, я лопаюсь! — объявляет он.

— Тсс! Тсс! — упрекает его мистер Сан-А, весь в своем трубно-евстахиевом удовольствии.

— Я задыхаюсь, я угораю!

Я тоже угораю. Приближаемся к счастливому исходу, я это чувствую. Секундная стрелка таймера работает for me . Тик-так, тик-так, тик-так…

После Патрика нам впихивают одного американо-асниерского шалопая, коего мои перепонки положительно не желают воспринимать. Я оставляю его без внимания, напевая одну из любимых песенок Берюрье, где имеются такие дивные строфы:

Я резко прерываюсь, потому как в дверь стучат.

— Нда? — вопрошаю.

— Время, мсье Прэнс, тут ждут своей очереди.

— Иду!

Никогда не бывает так, чтобы тебя оставили в покое. Теперь он чувствует себя победителем, герой. Мучение сейчас закончится, и он держит удар. Он гордо молчит. Двух секунд интенсивной эквилибристики мне хватает. Я развязываю тросик; сидя верхом на крышке, все более и более горячей. Снимаю его. Затем, фрр! Сваливаюсь и сваливаю. Коридор пуст. В четыре прыжка я достигаю раздевалки. Нацепляю амуницию, поджидая Прэнса. Должен же он одеться, ноу? После чего уже не ускользнет.

Из туалетной комнаты выходит толстый мужик. Голышом под своим халатом, недостаточно широким, чтобы запахнуться на выпирающем брюхе. Он кругл и, снисходительно выражаясь, лысоват, и имеет вид человека, тщательно размеряющего свое существование. Он глядит на пневматические настенные часы, тонкая красная стрелка которых отдает нам честь каждую секунду.

— Кое-кто устраивается в полное свое удовольствие, забывая о всяких приличиях, — приглашает он меня в свидетели.

Я поднимаю на него искренне вопросительный глаз (поскольку сел натянуть башмаки).

— Время есть время, разве нет? — продолжает ворчун.

— Придерживаюсь тех же взглядов, — соглашаюсь я, — ибо если время не есть время, то что же тогда считать временем?

Утробистый оставляет язык богов.

— Пойду вытурю этого хама! — сообщает он.

И направляется по коридору, решительно поводя пузом.

Я слышу, как он тарабанит в дверь бронзильни и орет:

— Послушайте, вы, это уже переходит все границы!

Процесс надевания правого башмака у меня затянулся. Ты, конечно же, обратил внимание, что одна нога всегда больше другой (та же история и с некоторыми иными парными причиндалами). Сапожных дел мастерам следовало бы учитывать феномен и делать правый или левый экземпляр обувки слегка больше. Так можно будет попросить сорок второй с правым плюсом. Замечу мимоходом, что я сею идеи, вам остается лишь подбирать и использовать их, парни. Я щедр и бескорыстен.

Когда я вывязываю галстучный узел, в раздевалку закатывается лысый брюхан. У него глаза как велосипедные колеса, из бровей можно соорудить седло и руль.

— Вы еще не знаете? — трясет он языком. — Вы еще не знаете?

— Пока нет, — подтверждаю я. — Но буду знать, как только вы мне скажете.

— Тот тип передо мной…

— И что?

— Он умер. Не знаю, в конце концов, мне кажется, можно подумать… О черт, если это из-за ультрафиолета, я отказываюсь…

И он писает от потрясения на палас раздевалки.

Уоки-токи зудит. Матиас включает связь. Это Лефанже.

— Улитковод покинул жилище и катит к Парижу за рулем Гольфа GTI беловатого цвета с черным капотом. Я следую за ним.

Я наклоняюсь к аппарату и нажимаю кнопку передачи поверх пальца Рыжего.

— Ты один?

— Нет. Берюрье рядом со мной.

— А Пино?

— Остался на месте.

— Как только парень прибудет по назначению, сообщи, будем брать.

— Заметано.

Матиас кладет обратно прибор зелено-желтого цвета, по виду, для очень «больших осенних маневров».

— Похоже, что-то не склалось, господин комиссар? — подмечает наш проницательный.

— Я сыграл с одним типом шутку, она добром не кончилась.

Я пересказываю свое злоключение с Прэнсом и передаю удостоверение личности последнего.

— Он явно был сердечником. Ультрафиолет за такое время не мог его убить, — выносит диагноз мой сотрудник.

Он изучает фото и кивает олимпийским факелом, заменяющим ему голову.