Илья Фальковский - Подсвечник Чпока

Нун воспринял известие о смерти Шамана спокойно. На его лице не было никакого выражения. Он сидел у кровати сына и держал его за руку. Он прикрыл глаза и шептал себе под нос прощальные слова. Он сказал мне: «Уходи. Уходи, Скупщик. Тебе больше нечего здесь делать. Скоро Айн будет мертв. Я останусь с ним. Сюда придут Серые и заберут меня с собой. Но это моя участь, а не твоя. Все, что мог, ты уже сделал. Так что иди. И лучше поторопись».

И я ушел. Я шел весь остаток ночи. А утром я увидел идущую мне навстречу собаку. Собака поравнялась со мной и упала на спину. Она подняла все четыре лапы к небу вверх. Я слышал ее жалостливые вздохи и грустные охи. Потом мне послышалось, что она сказала: «Аминь». После чего собака стихла, встала на лапы и пошла дальше.

Затем я приблизился к еще одному селению. Перед ним была оливковая роща, и дети играли в футбол. Я пригляделся к мячу и увидел, что это не мяч, а отрезанная человечья голова. У головы была рыжая борода, ровно как у того нищего из твоего сна. Я думаю, это и была та самая голова. На ее лбу кто-то вырезал ножом слова: «Он теряет и этот мир, и загробную жизнь».

Придя в селение, я отыскал дом тамошнего Шамана. Тот Шаман был очень стар. Его лицо напоминало камень, поросший мхом. Я не смог прочитать по его лицу, был ли он добр или зол. Я спросил его, что означает надпись на голове. Шаман ответил: «Это голова бродяги, который отказался от обоих миров ради Бога».

Вот, собственно, и все, что я хотел тебе рассказать, дорогой Чпок. Жди меня, я обязательно добуду подсвечник и вернусь вместе с ним. Помни о Паутине. Твой Скупщик».

Чпок отложил письмо в сторону и посидел с минуту. Потом свернул из письма самокрутку и забил в него гидропонику. Задымил. Он ждал пришествия Кобыла.

И снова задымил Чпок, не переставая, то заглянет ночью за штору, а за ней стоит блеклый день, а то отдернет ее днем, а в окне ночь густая, просеянная сквозь ситечко Паутины. В то утро Чпок с трудом поднялся, доковылял до тумбочки, выпил воды. Казалось бы, ночью он что-то вспомнил, но что? Медленно вращались жернова, очищалась память, вызревала мысль, выкристаллизовалась прозрачная слюдяная капля, на миг повисла в воздухе, на тонком краешке держась, «бац», — и упала, раздался серебряный звон. Чпок понял.

Он понял, что есть единственный Путь остановить мучения и найти решение. И этот Путь был ясен и чист. Это был верный путь обладания Кобылом, слияния с ним навсегда.

Чпок позвонил Шейху. Тот, как всегда, явился незамедлительно.

— Расплавьте Кобыла, — сказал Чпок, — я войду внутрь. А потом снова отлейте его и верните на место.

На этот раз Шейх сразу не ушел. Долго и пристально вглядывался в его лицо. А потом произнес непонятное слово «маджзуб», повернулся и, пригнув голову, вышел.

Утром следующего дня он постучал в дверь. Чпок встал легче прежнего. Светло было у него на душе, это Кобыл щекотал своими лучами. Впервые ночью он не прилетал, Чпок в этот раз не дымил перед сном. Да и зачем, когда его и так ждала вечная встреча с ним.

«Надо торопиться», — думал Чпок. Открыл дверь. По лицу Шейха прочитал, что все готово.

— Я иду. Сейчас, — сказал он ему, — погодь во дворе.

Чпок умылся, оделся, потом понял, что ни к чему, ухмыльнулся и разделся догола. «Вроде все», — подумал. Пошел к порогу. На пороге остановился, призадумался вновь. Попытался что-то понять, вспомнить. Помнит ли он себя? Всплыло самое первое детское воспоминание: ему, наверное, года два, бабушка, мать и отец сидят вместе на диване большой комнаты их квартиры, есть еще маленькая комната, всего две смежные и кухня, двери открыты, он бегает по кругу по квартире, вытянув перед собой руки, бабушка и мать с отцом смотрят на него и улыбаются, а он кричит, говорить еще толком не умеет, и смеется, смеется, смеется. Вспомнил, и легкой тоской защемило. Он вспомнил, и отчетливо видел не только бабушку, и мать с отцом, но почему-то и себя самого. А больше уж и не помнит себя никогда, не видит со стороны, следующая история нарисовалась, но его уже в ней нет, себя он там не может углядеть, осталась только смутная память о самом событии и стертые облики остальных: он постарше, ему уже три года, у него воспаление легких, больница, тусклый свет лампочек, длинные коридоры, в палате еще мальчик лет пяти и девочка двух с половиной, мальчик резко стягивает с нее трусы и предлагает Чпоку посмотреть ее пизду, Чпоку жаль девочку, он отворачивается, а девочка плачет и плачет, потом все затихают, потому что появляются посетители, это пришли в больницу его навестить мать Чпока с подругой, и мать тихо сообщает подруге, что девочка — сирота, а подруга обрывает ее на полуслове и сообщает, что хочет забрать девочку к себе и удочерить ее.

А потом идут уже все эти школьные истории, которые он помнит назубок и может рассказывать до бесконечности, только его в них никогда нет, себя он там не помнит и не видит, но и они все обрываются на безумии отца, перевороте, путче, ГКЧП, падении Советского Союза, а дальше, а дальше, Чпок напрягался, но ничего уже больше вспомнить не мог, одна уже одна сплошная каша, каша из мозгов Порфирия Петропалыча, Химика с Любкой и братом, Мойши, Вити Крокодила, Сухостоя, Коли Маленького и распятых. И сны.

Зато впереди ждет его легкость, радость неземная, чудо слияния, золотая река. Чпок переступил порог, сплюнул, махнул ждавшему у точилы Шейху, улыбнулся и пошел босыми ногами по траве к нему навстречу.