Артур Кангин - Хроника гениального сыщика

Угрюмые стюардессы мерили колченогими конечностями истрепанную ковровую дорожку меж сидениями.

— Извините, это салон для курящих? — спросил Рябов у одной работницы воздушный линий.

— Для курящих, — нервно передернула щекой стюардесса. На бесформенной обширной груди болталась бейсик «Элла Хрюкина».

— Благодарю вас, Эллочка! — Рябов выхватил из внутреннего кармана гаванскую сигару.

— С каких это пор вы стали курить? — спросил я, акушер второго разряда, Петр Кусков.

— Вас как медработника эта сигара весьма заинтересует.

— Почему же?

— Эта сигара самого Кастро. Сигара, дарующая бессмертие!

Я откинулся в продавленном кресле:

— Мы же отдали её вождю?

— Мой друг, не считайте меня таким простачком, — сыщик закурил и пустил в потолок колечко душистого дыма. — Сигару для команданте я прикупил в кубинском шалмане, за три песо. Фидель уже пожил свое, а нам с вами бессмертие кстати. Подумайте о своих читателях, например. Должны же вы дожить до триумфа?

— Да, но… — залепетал я. — Зачем же вы тогда попросили в награду песок с революционного брега?

— Для отвода глаз… Остров нашпигован шпиками и стукачами всех мастей, — посуровел Рябов и вдруг рассмеялся: — Кстати, этот песочек до чрезвычайности придется по вкусу моему коту, Фиделю. По весне, от избыточных сексуальных сил он, подлец, мочится в мои сапоги.

Рябов выпустил две струйки сквозь носовые отверстия.

Я с жадностью втянул в себя дым.

По Садовому кольцу поползли зловещие слухи. Чарльз Дарвин зачем-то по ночам посещает московский зоопарк. Прямехонько с Галапагосских островов, после наблюдений за вьюрками.

Рябов лихорадочно закурсировал по заставленной хламом комнате.

— В нашем зоопарке есть редчайший вид обезьян, — обжег меня взглядом. — Золотая китайская обезьяна. Обезьяна-лев.

— И чего?

— Ах, Петя, — сыскарь перещелкнул затвор именного браунинга, — Дарвин и обезьяна-лев! Неужели вы не догадываетесь?

В зоопарк (у метро «Баррикадная») мы с Рябовым, как водится, ворвались за полночь.

Обморочно темно. Желтый череп луны скалится из-за туч. В его инфернальном свете жутковато выглядят скульптурные композиции гениального Махмуда Батичелли. Остервенело ухают филины. Истерично завывают шакалы.

Дорогу Рябов освещал японским фонариком. Это в одной руке… В другой же именной браунинг.

После очередного уханья филина у меня возникло желание выхватить свой парабеллум и открыть лихорадочную стрельбу во все стороны.

Чудом сдержался…

— Смотрите! — Рябов схватил меня за руку.

Я стал оглядываться.

— В вольере…

Дарвин, этот естествоиспытатель с мировым именем, пахал на золотой обезьяне. (Обезьяна-лев запряжена вместо вола.) Надо отдать ей должное, мартышка свирепо огрызалась, оскаливая клыки, однако все-таки шла, повинуясь плетке. Деревянная соха глубоко вспарывала почву московского зоосада.

— Ничего… — осатанело шептал Дарвин. — Ты у меня, поганка, станешь человеком. Станешь, как миленькая!

И на этих самых словах у примата отвалился хвост и втянулась челюсть. Очи макаки смотрели уже почти по-человечьи.

В углу вольера мы увидали четыре голых существа, людей с остатками обезьяньей шерсти.

— Он превращает в хомо сапиенса последнюю, пятую, — скрипнул зубами сыскарь.

Рябов выскочил из-за живой изгороди:

— Руки вверх!

Дарвин отпустил соху.

— Я не понимайт по рюсськи! Я есть туманный Альбион.

— Ду ю спик инглиш? — спросил я, акушер второго разряда, Петр Кусков.

Чарльз вдруг встал на четвереньки, с ошеломляющей скоростью побежал по крутому откосу.

Ан от ночного сторожа Ивана Желудько не так-то просто уйти.

Оказывается, он тоже следил за обезьяньими метаморфозами.

— Ты что, засранец, с макаками сделал! — искренне кипятился г-н Желудько. — Носки из обезьяньей шерсти будешь плести? От ревматизма, блин?

Желудько вознес над натуралистом рыжий кулак.

— Товарищи! Я вам все объясню…

— Ну?! — взвыли мы в три глотки.

— Обезьяны орут благим матом. Крокодилы рыдают крокодильими слезами. Верблюд сто дней может не пить. Не по-человечьи это! Не по-людски! — исповедовался природовед. — Вот я и захотел обратить их в хомо сапиенсов.

— Почему в Москве? — насупился Рябов.

К нам подступили пять полуголых существ.

— А с нами как? — стыдливо прикрывая причинное место, спросил обезьяна-самец.

— Ступайте в Китай, — посоветовал Дарвин. — Вы же китайские обезьяны. Обезьяны-львы!

— Да мы и не знаем, где этот самый Китай! — возмутились бывшие макаки. — Нам в Златоглавой привычней. Кормежка, опять же…

— Объявляется посадка на рейс «Москва — Лондон», — с некоторой гнусавинкой произнес диктор «Шереметьево-2».

Я, акушер второго разряда, Петр Кусков, крепко обнял Дарвина:

— Чарльз, у нас для вас есть подарок.

Развязал коробку, достал щенка таксы.

Кутенок сонно заморгал, фальцетом тявкнул.

— Он укусит меня! — крикнул Дарвин. — Надо превратить его в хомо сапиенса…

Тотошка потянулся к натуралисту, нежно лизнул его щеку.

— Да эта скотинка дат фору любому человеку, — Рябов заиграл желваками.

— Неужели?! — Дарвин прижал псинку к сердцу, спорыми шажками отправился к трапу лайнера.

— Гений — тот же ребенок, — усмехнулся сыскарь.

— Не то слово… — сморгнул я алмазные слезы.

Золотой осенью мы с сыщиком Рябовым гуляли по яблоневым садам Подмосковья.

С идиотским однообразием куковала кукушка.

Резко тянуло палым винным листом.

В небе, выстроившись клином, улетали какие-то пегие птицы.

— Петя, взгляните-ка на лица садоводов, — предложил мне Рябов.

Я глянул и… содрогнулся.

На них начертано отчаяние, страх, даже мистический ужас…

К нам подошел садовод Егорыч. На ногах — кирза, на голове лихо заломлен картуз с лопнувшим козырьком.

— Как дела, дед? — сощурился Рябов. — Урожай-то хорош?

Садовод длинно сморкнулся, невнятно матюгнулся.

— В чем дело, Егорыч? — решил уточнить я, акушер второго разряда, Петр Кусков.

Егорыч голубыми глазками зыркнул на меня.

— Лутцые яблоцки, — от волнения зацокал он, — кажную ночь кто-то сымат! Самые увесистые сымат…

— Сторожа куда смотрят? — спросил Рябов.

— Я и есть сторож!

Рябов задумался. Потом с ястребиной зоркостью глянул мне прямо в зрачки:

— Кажется, Петя, мы невзначай набрели на крупное дело. Срочно в Лондон!

— Почему именно в Лондон?

— Объясню на месте.

Возле Биг Бена сыщик заиграл желваками:

— Присматривайтесь к яблочным лавкам.