Игорь Тумаш - Миром правит любовь![= Влюбленный сыскарь]

Надо вставать! Что поделаешь? Ведь служба сыскаря — это вам не с кралями по пальмовым аллеям шастать, не ситро в кафетерии пить. Это тяжелый труд, смертельный риск за понюшку табаку и ежедневное, ежечасное насилие над самим собой. Короче, встал наш соколик с кровати и стал одеваться. Нужно было ехать в больницу.

Прищепкин почему–то предполагал увидеть женой Болтутя какую–нибудь финтифлюшку блондинку, но Лена оказалась брандиплужкой брюнеткой. В принципе, в женщинах он не разбирался, только в преступницах, но Лена…

Лена его поразила. Душевная очень. Не в смысле бюста — тот обычный, «троечка», навряд ли больший. Так сказать, вообще поразила. Глаза у нее были такиие… Нет, и о глазах Елены Болтуть не получится рассказать Прищепкину. Ведь он привык только приметы разыскиваемых преступников описывать. Ну, серые. Точнее, в тон ментовского галстука… Все, насчет ее глаз дальше у Пришепкина ступор…

Интересно, чего она в этом скользком Болтуте нашла? Чувствовал Прищепкин, что Болтуть — ох как не прост! Скользок, двуличен. Таких типчиков поискать. Было бы интересно также узнать и то, куда такие женщины исчезают, когда Георгий Иванович выходит на тропу любви? Почему на его долю достаются только Раечки, а Лен хапают болтути?.. Вопрос.

В общем, на какую–то минуту сердце у детектива Прищепкина вдруг стало теплым–теплым, в голове вспыхнула двухсотка, то есть как бы лампа очень–очень яркая. И ОН ПОНЯЛ, ЧТО ЛЕНА БОЛТУТЬ СМОГЛА БЫ СТАТЬ ДЛЯ НЕГО ДОРОЖЕ УМНИЦЫ МУХТАРА! (между прочим, самой лучшей собаки Краснопартизанского РОВДа города Киселевграда, с которой он когда–то начинал службу в рядах правоохранительных органов. И которую очень, очень любил.)

Но он, конечно же, не посмел признаться Лене в своих чувствах. Прищепкин элементарно… сробел. Да–да, этого немногословного, сурового с виду человека, который с голыми руками бросался на гранатометы, зенитно–артиллерийские комплексы «Шилка» и под плавающие бронетранспортеры — будто заклинило. Он мог говорить о чем угодно, но только не О ВСПЫХНУВШЕМ В ЕГО СЕРДЦЕ ПЛАМЕНИ.

В частности рассказал, как китайцы ловят сазана. На блестящие солдатские пуговицы. Будто бы китайцы знают, что думает сазан; сазан в свою очередь знает, что думают китайцы. Между китайцами и сазаном начинается игра, уровня игры между Мюллером и Штирлицем. И китайцы умны, и сазан отнюдь не дурак. Однако в результате сазан оказывается чуть–чуть умнее и … становится жертвой собственного умствования. Словом, на каждого мудреца достаточно простоты.

Чтобы поднять Ленин дух, Прищепкину пришлось соврать, будто по данным дактилоскопической экспертизы высланный бандитами палец не мог принадлежать Артему. Мол, бандиты палец подобрали где–то. Можно подумать, что человеческие пальцы, словно каштаны по осени на Крещатике, под ногами валяются. ТЬФУ-ТЬФУ, ЕЩЕ ПОКА НЕ ВАЛЯЮТСЯ!

Однако на самом деле провести экспертизу не удалось: кожа на подушечке пальца оказалась сильно поврежденной. Было ясно только одно, что он действительно принадлежал мальчишке примерно такого же возраста.

А еще Прищепкин вдруг неожиданно для себя поклялся, что вернет Артема матери живым и здоровым. Чего бы то ему ни стоило. С его стороны это было весьма опрометчиво.

Вернувшись в гостиницу за друзьями, о своей любви, клятве рассказывать ничего не стал. Зачем?

Ковачевы жили в беленом глинобитном домике в деревне рядом с Поморие. Болгарская деревня приятно удивила детективов. Они почему–то были уверены, что увидят точную копию русской. То есть в таком виде, словно ее долго бомбили. Со скелетами буренок в коровниках, с хихикающим, попыхивающим неизменным косячком счетоводом, с единственным на всю деревню трактористом, который по пьянке перепутал весну с осенью и вывел последний комбайн на раскисшее голое поле. Нет и нет, болгарская деревня была бедна, но без сюрра, Кафке показалось бы в ней скучно.

Саманные, беленые дома вдоль единственной улицы были невелики, но вполне досмотрены. Около каждого стояло авто.

Надо признать, что болгарские крестьяне автомобилизировались не в меньшей мере, чем американские фермеры. Правда, автомобильные марки были натурально другими: не «Форды» и «Крайслеры», а «Жигули», «Москвичи» и милые корыта «запоры», которые, оказывается, еще и экспортировались. Или это был бартер, обмен на безликий текстиль фирмы «Рила»?

Колхозы болгары распустили, землю, технику и прочее имущество разделили по паям. Плюс у каждой семьи имелся приусадебный участок: овощные грядки без единой лишней травинки, перец, томаты, фасоль. В крохотных садиках буйно плодоносили черешни и персики.

— Откуда порядок, мы же братья? В чем дело? — подивились сыскари.

— Мне кажется, только в том, — белозубо улыбался красивый, как Аполлон, и грустный, как все мы, Марко в белоснежной рубашке и голубых джинсах, — что у нас врожденный иммунитет против алкоголизма. Ведь если русские знакомы со спиртным всего лет триста, то мы пили всегда: кто должен был вымереть — вымер. Наверно, если бы в русской деревне сейчас не было алкоголиков, то для жилья она была пригодной в той же степени, что и болгарская. Тем не менее, у болгарских и русских деревень общего гораздо больше, чем вы пока заметили. Например, почти полное отсутствие молодежи… Что будет с нашими деревнями лет через десять, пятнадцать?.. Ладно, не будем о грустном, пора к столу.

Родители Марко оказались такими простыми, душевными и кроткими, что у детективов сердца, словно свечки возле очага, поплыли–поплыли!

Кстати, они оказались первыми в Болгарии людьми, которые не говорили по–русски. Ковачев–младший взял на себя роль переводчика.

— Вы, наверно, тоже милиционеры?

— А как вы догадались?

— Это совсем просто, — рассмеялся дядя Светлан (такие вот почти у всех болгар замечательные, очень конкретные имена). — Во–первых, сын с другими людьми почти не водится; во–вторых, у милиционеров всегда такой вид, будто они что–то потеряли и никак не могут найти… Ну, рассаживайтесь, пожалуйста.

Разумеется, ужин начался с молодого розового вина и шопского салата. Разумеется, на столе были блюда из острой фасоли, печеного картофеля и жареного на решетке мяса. Словом, ассортимент тот же, что предлагался в ресторанах, но «очеловеченный» приправами, личным вкусом мамы Марко и национальными представлениями болгар о том, что должно украшать их стол. К слову, Бисквит пробовал все сосредоточенно, «вчитываясь» в каждый кусочек, содержащий для него не меньше информации, чем образец письма для специалиста графолога, обрубок застывшей лавы для вулканолога, какой–нибудь поднятый со дна Эгейского моря невзрачный керамический осколок для археолога.