Кэрол Дуглас - Кот в малиновом тумане

— Ты опять прячешься за юмор, — мягко укорил он. — Правда, это одна из твоих самых очаровательных особенностей.

— Ты правда находишь меня очаровательной? — Темпл было приятно, хотя сама она себя очаровательной вовсе не находила.

— Я нахожу… я нахожу больше. Я много думал о той ночи в пустыне, о тебе, о том, чтобы снова… коснуться тебя.

Вот оно, — подумала Темпл с отчаянием, терзая ногтями кружевные края своих махровых штанишек. — Вот тот момент, которого я ждала так долго, но ведь буду сидеть тут, как парализованная, потом выдам какую-нибудь глупость, или идиотскую шутку, или вообще ничего не скажу, и это будет хуже всего!.. Очаровашка, просто очаровашка.

Но режиссером этой сцены был Мэтт, а вовсе не она. Темпл внезапно поняла, что ощущение себя режиссером всегда давало ей необходимое чувство контроля над ситуацией. А сейчас она не знала, к чему ведет Мэтт: он ее ужасно хочет прямо сейчас, или намерен отказаться от нее ради Великого Поста?.. Это была ночь свершений, возможное начало отношений с Мэттом, а у нее случился ужасный приступ предпремьерной паники.

— Я тебя пугаю? — спросил он.

Она помотала головой, стараясь выдавить хоть слово.

— Нет, — сказала она, наконец. — Не ты. Ты меня никогда не пугаешь. Это я сама себя пугаю. Всегда.

— Странно. А я никогда не замечал. Слишком был занят собой… Темпл, я знаю, у тебя есть кое-какой опыт… а я в полном раздрае. Ты самая храбрая девушка в мире, но ты уверена, что хочешь… образно говоря, шагнуть туда, куда даже архангелы боятся ступать?

— Храбрая? Это я-то?

Он кивнул:

— Во всех отношениях. Ментально, эмоционально, духовно.

— Я не принадлежу к духовенству.

— Я не имею в виду религию. Мы все обладаем духовностью — где-то внутри. И… сексуальностью тоже.

Ого!..

Мэтт подвинулся, меняя позу. Темпл сделала над собой усилие, чтобы не вскочить. Ей это удалось.

— Ладно, — сказал он.

Он, вроде бы, разложил все по полочкам вполне логично, как хороший учитель. Но это не обмануло Темпл. Мэтт еще не все сказал. Дальше последует домашнее задание. Она ждала продолжения.

— Ты должна понять, — сказал он, — что имеешь дело с классическим примером великовозрастного девственника. Ты знаешь, что у меня было трудное детство. Но не знаешь, как это разрушительно действует на самоуважение. У меня полностью отсутствует уверенность в себе. Ни школьные успехи, ни прекрасные манеры, ни привлекательная внешность, ни отсутствие видимых шрамов от битья не помогают. Для меня все это вранье. Когда люди говорили, что я умный, способный, или воспитанный, или красивый, я им не верил, потому что знал, что на самом деле заслуживаю наказания, постоянной ругани и побоев, вне зависимости от того, как я себя веду. Я ненавидел их похвалы. Я считал их фальшивыми. Больше всего я ненавидел свою внешность. Я мечтал о прыщах и кривых зубах. Я знал, что внутри я уродлив, как портрет Дориана Грея, спрятанный на чердаке.

— Это ужасно! Это просто кошмар какой-то. Как анорексия — у всех женщин в наши дни так промыты мозги стандартами «идеальной фигуры», что они доводят себя до смертельной худобы, и при этом продолжают видеть в зеркале жирную корову! А сами уже скелеты.

— Тот же кубик, только в профиль. Я терпеть не мог, когда девочки и даже некоторые учительницы начинали ворковать над моей внешностью.

— И ты стал священником, потому что не верил, что ты красивый?

— Нет, все сложнее. У меня не было достойной ролевой модели сексуальных отношений. В этом заключается одна из грязных тайн домашнего насилия. Я приходил в ужас от мысли о том, что стану таким, как он, Клифф Эффингер. Для меня секс был насилием. На тренировках по боевым искусствам я понял, что под моим идеальным фасадом скрывается слепящая ярость, так что я не мог рисковать вступать в сексуальные отношения: вдруг там тоже ярость?.. Больше всего я не хотел иметь детей, ни за что не хотел. Я боялся, что буду делать с ними то же, что делали со мной.

— Люди не делают того, что больше всего ненавидят!

— Во всех случаях, кроме насилия. У детей, прошедших через насилие, есть три пути. Стать вечной жертвой. Стать насильником. Или перерасти, оставить все в прошлом и быть самим собой. Но третий путь редко выбирают. Детские впечатления слишком сильно западают в подсознание, их почти невозможно победить. Я был прав, боясь своей ярости.

— Но ты же так хорошо все это понимаешь, ты даже помогаешь другим людям справиться…

— Знание — это еще не все. Я до сих пор преподношу сам себе сюрпризы. Посмотри, что я натворил, когда узнал о предполагаемой смерти Эффингера.

Темпл бросила взгляд на прибранную, но полупустую комнату.

— Ты разломал мебель, а не себя или кого-нибудь другого.

— Храбрая маленькая Темпл, — он взял ее руку, все еще теребившую край штанишек. — Когда я понял, что ты принимаешь все это… я испугался по-настоящему.

О, — подумала Темпл, — какое благородство. Как это по-мужски. И, о, черт, возможно, он прав. Возможно, для меня это слишком. Я и сама вся изранена.

— В общем, — сказал он, — священнослужение спасло меня от семейных демонов. Я мог спрятаться в нем от женщин и детей, при этом занимаясь ими и заботясь о них — на расстоянии. Мой родной отец исчез, мой отчим оказался чудовищем, но приходские священники были моими эрзац-отцами, и это подвигло меня на путь служения. Став одним из них, я мог сделаться идеальным, как Отец наш Небесный, перефразируя Евангелие. Никому бы не показалось странным, что я избегаю секса, потому что целибат входит в правила священства. Священство было великолепной возможностью спрятаться, и все вокруг страшно хвалили меня за мой выбор, особенно, как они говорили, потому что я такой красивый. Даже ненавистная красота становилась терпимой, раз я не должен был ее использовать.

— И когда все это развалилось?

— Я повзрослел и стал задумываться о моей способности жить в мире без насилия. Я начал анализировать не только свое духовное состояние вечной благодати и соответственные внешние проявления. И обнаружил весьма разрушительные, совсем не христианские эмоции, запрятанные очень глубоко. К тому времени, как я написал прошение об отставке, я уже выстроил собственное обвинительное заключение, найдя очевидные низменные мотивы и побуждения. Я понял, почему целибат для меня был не испытанием, а благом. Я научился избегать малейшего намека на сексуальный интерес. Многие священники в наши дни пренебрегают облачением, не носят воротнички, но я носил его всегда — это было мое обручальное кольцо, связывающее меня с Церковью, оно отпугивало женщин.

— Некоторых, наоборот, привлекало, могу поспорить. Особенно католичек.

— Только девочек-подростков и старух. Я был любимчиком у приходских дам за шестьдесят. И старался держать их на безобидном расстоянии. Последняя вещь, которую я мог сделать — это пользоваться их отношением ко мне.