Людмила Милевская - Продается шкаф с любовником

К утру Далила особо остро почувствовала себя оскорбленной, не выдержала и позвонила Верховскому.

«Ох, и устрою ему разгон! Все сейчас выскажу!» — кипела она.

Он долго не брал трубку, а когда наконец взял, Далила одумалась. Отказываясь от разгона, она любезно осведомилась:

— Андрей, простите за ранний звонок, я вас не разбудила?

Верховский обрадовался, услышав ее голос, но сообщил:

— Разбудили. Хвастаюсь: как это ни удивительно, я крепко спал.

— Извините, — виновато произнесла Далила, делая вид, что собирается вешать трубку.

Он испуганно завопил:

— Нет-нет! Я страшно рад!

Эта страшная радость поколебала ее уверенность.

— Нам нужно срочно поговорить, — сказала Далила, подумав: «Что за глупости? Машу убил не он. Ну какой он убийца? Наверняка Андрей даст разумные объяснения всем несуразностям».

В ответ на ее предложение Верховский без, размышлений воскликнул:

— Есть два варианта: я немедленно еду к вам и остаюсь. Или забираю вас, и мы пьем утренний кофе уже у меня на кухне.

Далила его осадила:

— Боюсь, разговор будет не слишком приятным.

Лучше встретимся у меня во дворе и прогуляемся по сонной Таврической. Я люблю гулять по спящему городу.

— Отлично, — согласился Верховский. — Я тоже люблю.

Встретились они не во дворе, а на углу Суворовского проспекта и Таврической улицы — Далила пошла ему навстречу. Они, не сговариваясь, прогулочным шагом направились по Таврической к музею Суворова.

Говорили в основном о погоде. Остановились, постояли напротив музея и, опять не сговариваясь, зачем-то перешли через дорогу к ограде Таврического сада.

Смущены были оба, разговор шел все о той же погоде — «захватывающая» тема, особенно в Петербурге, где привыкли не обращать внимания на капризы природы.

На углу Таврического сада снова остановились, еще постояли — Далила никак не могла начать, а он ни о чем не спрашивал.

И потопали по Кирочной к станции метро «Чернышевская». Далилу ноги туда вели: она шла привычным маршрутом от своего дома к тетушке Маре.

«А почему Верховский сюда пошел? — гадала она. — Собирались же гулять по Таврической, а он вдруг на Кирочную свернул».

Далила злилась на свои пустые, даже глупые мысли, на свою болтовню о дожде и тумане, на то, что не может собраться с духом. Он злился только на робость, которая заставляла говорить о погоде. Так и шли, мучимые нелепостью ситуации: взрослые занятые люди, встретились в центре Питера в шесть утра…

Чтобы поболтать о погоде.

Он:

— А в прошлом году, помнится, в эту пору был страшный туман.

Она:

— И в этом году туманов хватает.

Он:

— На завтра, вроде бы, синоптики обещают нам прояснение.

Она:

— Хорошие обещания редко сбываются.

Он:

— Смотря кто обещает.

Она:

— Все синоптики врут.

Он:

— Ну уж врут. Ошибаются.

Вдруг Далила подумала: "Стоп, это уже не о погоде. Явно прослеживается подтекст, за нас говорит подсознание. Но о чем идет разговор? Я на него нападаю, а он меня успокаивает? Похоже.

Но из этого следует, что он не чувствует за собой тяжелой постыдной вины. Его терзает нечто другое, не совесть".

Эта мысль вдохновила Далилу: она наконец решилась и задала свой вопрос.

— Почему вы не сразу обратились в милицию, а прежде встретились с Мискиным? — спросила она, мучительно ожидая, что он начнет отпираться.

Но Верховский не отпирался. Он остановился, твердо взял Далилу под локоть и, глядя ей прямо в глаза, признался:

— Я струсил.

Против воли она поправила:

— Вы испугались.

Он зло потряс головой:

— Нет, именно струсил.

— Как это было? — цепенея, спросила Далила.

Верховский отпустил ее локоть, шумно вздохнул и, вновь устремляясь по Кирочной, начал свой страшный рассказ:

— Маша мне позвонила и попросила срочно приехать. Я сослался на занятость. Тогда Маша потребовала…

Он запнулся, потряс головой и поправился:

— Да нет, пригрозила: «Или ты приезжаешь, или я немедленно ухожу из дома. Я хочу сделать серьезное заявление». Заявлений в последние дни хватало, но деваться мне было некуда. Я поехал домой. Готов был к чему угодно: к ссоре, к скандалу, но Маша лежала в луже крови. Вы не представляете, как это ужасно!

Я смотрел на родную сестру, на свою «мышку-малышку», и поверить не мог: лужа крови, бледное удивленное лицо, неестественно вывернутая рука…

Он содрогнулся и замолчал.

Далила пожалела Верховского и продолжила за него:

— На какое-то время вы выпали из реальности, а потом, когда вернулись в нее, осознали, что обвинить в убийстве могут и вас.

Он вздохнул:

— Вы правы, у меня не было алиби. С утра мотался по городу, по делам. В машине я был один.

Далила ему все больше и больше верила.

«Если Андрей Машу не убивал, значит, нет смысла пытать его пистолетом, подкинутым Мискину», — решила она И все же спросила:

— А с какой стороны вы сели в машину к Борису?

— Сел рядом с ним, на переднее кресло, а что? Почему вас это интересует? — удивился Верховский.

Далила не ответила, а задала новый вопрос:

— Вы долго с ним разговаривали?

— Нет, недолго, минут десять от силы.

— И Мискин не выходил из машины?

— Конечно, не выходил. Я все ему рассказал про Машу. Про то, как она мне позвонила, как я злой ввалился в квартиру, как увидел там ее в луже крови…

Я был жутко напуган, весь трясся, даже не помню, что нес.

— Вы первым попросили Бориса об алиби или он вас попросил?

Верховский вздрогнул:

— Об алиби? Нет. Я его не просил. Мне тогда было совсем не до алиби. Это он мне сказал, что я попадаю под подозрение, что мне нужно алиби.

— Зачем же вы ему позвонили?

Он задумчиво пояснил:

— Мне было страшно. Даже нет, то был не страх, а что-то другое, намного хуже. Руки, ноги, все тело вышло из повиновения, все дрожало в каком-то странном ознобе, в голове невесомость, сумбур. Это был…

Нет, не знаю, что это было.

— Это был ужас, — подсказала Далила.

Верховский благодарно кивнул:

— Да, я не мог оставаться один. Рядом с ней. С моей Машей. С вот такой, неживой. Я не мог взять себя в руки, не мог себя пересилить. Я просил Мискина поехать со мной, но он заплакал и отказался. Борька Мискин даже в детстве не плакал. Я его пожалел, сразу пришел в себя и сказал, что не обижаюсь, что все понимаю. После этого мы расстались и увиделись только на Машенькиных похоронах.

Далила вздохнула c большим облегчением:

— Выходит, Мискин сам вам алиби предложил?

— Да, он признался, что алиби нет и у него. Мы решили сказать, что все это время не расставались. Позже к нам присоединились остальные друзья. Все, кроме Замотаева. У Пашки алиби было, он на складе товар принимал.

— Я знаю, об этом сказано в отчетах вашего детектива. А почему, обнаружив труп Маши, вы бросились именно к Мискину? Почему не к Хренову? Не к Кроликову? Не к Замотаеву? Ведь с Павлом вы всегда были особо близки.