Иоанна Хмелевская - Корова царя небесного

Казик с тревогой глянул на девушку. Всякое упоминание о так любимом ею Стефане Барниче продолжало вселять опасения.

Напрасно он опасался, для Элюни вопрос с Барничем был уже решен. Если бы он оказался лишь преступником, безумно влюбленным в нее, если бы раскаялся в преступной деятельности и с ее помощью стал честным человеком, если бы, наконец, признался в своей горячей любви к ней, возможно, она бы его и простила. Но в данной ситуации... Мало того, что о любви к ней смешно и говорить, мало того, что приказал уголовнику лишить ее жизни, так еще оказался просто хамом! Подло обманул, договариваясь о встрече, хотя отлично знал, что договаривается с будущим трупом. А как говорил с нею, заталкивая в машину! Коровой обозвал...

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове за считанные минуты, пока заваривала кофе. И потускнел вдруг образ супермена, потерял всю свою привлекательность. Узрела внутренним взором красивое лицо и испытала вдруг отвращение не только к нему, но и к себе, корове этакой...

Когда девушка вернулась в гостиную с кофе, чашками и сахаром, не только Казик, но даже комиссар Бежан сразу заметил в ней перемену. Прежний румянец окрасил бледные щеки, глаза засверкали, все говорило о том, что Элюня возродилась к жизни. Главное, обрела душевное равновесие, избавившись от пагубной страсти.

Бежан счел гуманитарную свою миссию законченной и приступил к исполнению служебных обязанностей. Сухо, по-деловому отвечала Элюня на вопросы, каждый короткий ответ запивая то глотком кофе, то глотком коньяка. И не знала, что ей приносило больше пользы, оба напитка, вернее всего. Когда речь зашла о эпизодах в казино, Казик тактично покинул гостиную. Девушка испытала прилив горячей благодарности к нему, хотя и была исполнена решимости даже при нем признаться в собственной дурости.

Было уже около одиннадцати, когда Бежан наконец удовлетворился, а Элюня пообещала повторить все в суде. Правда, сразу же со страхом подумала о своей несчастной склонности цепенеть в ответственные моменты, но как-то стыдно было признаться комиссару. Ладно, поскольку знает заранее о предстоящем стрессе, попытается настроиться, чтобы как-то избежать неприятностей.

Деликатный Казик наконец вернулся, и комиссар переключился на него.

– Твой парень... – не очень уверенно заговорил комиссар.

Казик не дал ему закончить.

– Только в крайнем случае! – решительно заявил он. – Я уже с ним договорился.

– Как же ему удалось подслушать?

– А это пожалуйста, могу пояснить. Есть у него такая маленькая вещица японского происхождения, по сравнению с ней шпионский клоп – тьфу! Не только слова, мысли слышно, а уж бурчание в животе – так просто оглушает. Так вот, моему приятелю совсем не улыбается обнародовать данный факт, аппаратик приобрел нелегально, на черном рынке, неизвестно, что у нас за это положено, чем обернется для него, а в его детективном бизнесе вещичка необходимая. Учти, все это я сообщаю тебе по дружбе, в частном порядке, так что сам решай.

Бежан тяжело вздохнул.

– Да нет никакой статьи на этой счет. И твой приятель всегда может заявить, подслушивал, мол, просто так, для собственного удовольствия.

– А потом его для собственного удовольствия прихлопнут! Ну уж нет, ведь в суде всегда называются фамилия и адрес свидетеля.

– Ладно, так и быть. Лишь в крайнем случае, а так попытаемся обойтись без него. И без тебя тоже.

Элюня вздрогнула, услышав последние слова полицейского, а Казик с тревогой покосился на девушку. Комиссар же собрал свои вещички и с большой неохотой направился к выходу.

Комиссар ушел, и в комнате воцарилось молчание. Элюня ждала, что первым заговорит Казик, а Казик думал – Элюня. Нервы не выдержали у Казика.

– Что теперь? – неуверенно произнес он.

– А теперь, – твердо заявила Элюня, – ты не выйдешь отсюда, пока не расскажешь мне, что все это значит. Ты стакнулся с этим полицейским, он не тянет тебя в свидетели, и я желаю знать, почему.

Тут Казик так посмотрел на девушку, что та вдруг растаяла и вся решительность ее покинула.

– Казик! Не имею я права требовать от тебя откровенности, ведь сама тоже такое отмочила... стыдно признаться...

– Да знаю я!

– Знаешь? Откуда?

– Есть у меня глаза... И уши. И еще внутри некий орган...

– О боже! И ты не сердишься на меня?!

– Коханая, даже слушать смешно. Я на тебя сержусь! Да на тебя я просто не могу сердиться, какую бы глупость ты ни отмочила. Кто я такой, чтобы сердиться на тебя? Лишь встретясь с тобой, стал человеком. Ну что смотришь, верно говорю – только с той поры всерьез задумался о жизни. Говорят, существует на свете такая штука, как любовь, сдается мне, именно это со мной и приключилось. Да влюбись ты хоть в павиана – слова не скажу, еще паршивцу бананы стану в морду совать.

– Не нужно мне павиана, – слезливо возразила Элюня.

– Вот и слава богу. А что тебе нужно?

– Коньячку бы...

Казик с готовностью исполнил ее пожелание, все еще не веря, что девушка вернула ему свою благосклонность.

– Я бы признался тебе во всем, но не уверен – а вдруг ты меня за дверь вышвырнешь.

– Нет, за дверь не вышвырну...

Коньяк оказался, как всегда, хорошим укрепляющим средством. И на сообразительности тоже сказывается благотворно. Элюня вдруг поняла – неважно, какой проступок совершил Казик, главное, он ее любит. И как любит! Любит, не водит за нос и не покушается на ее жизнь. Напротив, с ним испытываешь такое блаженное ощущение безопасности. Не откажется она от Казика ни за какие сокровища мира. Вот только очень хочется узнать его тайну.

И Элюня с прежней решительностью докончила:

– ...но если не скажешь правды, перестану с тобой разговаривать. Знаешь, я стала бояться лжи и недоговоренности. Просто не знаю, что в таких случаях делать. Не умею жить, когда рядом неизвестность. Не бойся, вышвыривать тебя за дверь я не стану, но правду знать должна! Иначе сбегу в пустыню.

Так случилось, что Казику довелось увидеть пустыню, он содрогнулся, услышав угрозу любимой, и сдался.

– Ну хорошо, признаюсь... Я тоже отколол номер.

Услышав такое, Элюня замерла и вся превратилась в слух, на время утратив способность владеть всеми прочими чувствами.

А Казик понуро продолжал:

– В судах всегда принято задавать один глупый вопрос... независимо от того, кем ты являешься, свидетелем или обвиняемым... Суд всегда интересуется: состоял ли ты под судом и следствием? Так вот, я состоял.

Казик замолчал. Элюня тоже не отзывалась. Правда, ей удалось раскрыть глаза и уставиться на парня. А тот плеснул себе в стакан изрядную порцию коньяка и залпом вылил.

– Состоял, холера, а за что? Не обидно, если бы судили за убийство, кражу, на худой конец, за драку. Так нет, я умудрился развалить помойку! Как последний дурак, напившись, сел за руль, мог бы, кретин этакий, взять такси, нет, уперся – сам поведу машину. Еще счастье, что все помойкой ограничилось, никто не подвернулся, потому как я ничего не соображал. То есть сообразил, что перед моим домом вдруг появилось аж три помойки, вот я и пытался их объехать. Естественно, и врезался в настоящую! И застрял в ней! И заснул за рулем, потому как пьяный был вдрызг. Права у меня на год отобрали, за помойку штраф добавили, отделался бы нарушением, но как последний идиот обиделся на полицию, не признал своей вины, отказался платить, и дело передали в суд. Ну, суд мне и припечатал на полную катушку! Признал ранее вынесенное наказание обоснованным, а с тех пор за мной и числится судимость. Срок истекает через четыре месяца, если я за этот срок больше никаких нарушений не допущу, судимость снимут, и я мог бы не вспоминать о ней, во всяком случае, тебе не рассказывать. Ведь стыдно же, смертельно стыдно, но вот признаюсь, а ты делай теперь с этим, что сочтешь нужным.