Даниэль Пеннак - Маленькая торговка прозой

Еще неделя.

Неделя без сна.

Журнал вышел. Как и полагается.

Мне сообщили об этом сразу.

Динь-динь, восемь часов утра. Снимаю трубку: Королева Забо.

– Малоссен?

Точно она.

– Да, Ваше Величество?

– Ваше интервью во всех киосках.

Интервью когда-нибудь все равно попадают в киоски, мне на горе.

– Вы довольны собой?

– ...

– Мне только что звонил Шаботт.

– ...

– Он в восторге.

– Что?

– Он в восторге, радуется как ребенок, он с полчаса держал меня на телефоне.

– Шаботт?

– Шаботт! Министр! Ж. Л. В.! О ком я, по-вашему, говорю? Мальчик мой, вы что, еще не проснулись? Давайте-ка, готовьте себе кофе, а я вам перезвоню минут через десять.

– Не стоит, спасибо. А вы?

– Что я?

– Вы его читали?

– Оно у меня перед глазами.

– И?..

– Все замечательно, это как раз то, чего я от вас ожидала, и фотографии с видами Сен-Тропе прекрасные. Но что с вами такое, моя радость?

Кажется, я еще не пришел в себя, когда стоял у газетного киоска на углу, потому что Юсуф, киоскер, спросил меня:

– Что такое, Бен, встал не с той ноги, что ли?

– «Плейбой»! Дай скорее «Плейбой»!

– Вот, держи. Жюли не вернулась? Туго без нее, да?

Я никак не мог найти нужную страницу. Меня трясло, как наркомана в ломке. Я не смел надеяться. Я не мог поверить в прекрасную гуманность мира. Чтобы сам Шаботт, изобретатель мотодубинки, был в восторге от развенчания Ж. Л. В.! Значит, все возможно, Господи! Человек способен на все!

– Не ищи, – спокойно сказал Юсуф, – страница шестьдесят три, такая красотка на развороте, Доротея из Глазго. Можешь зайти в киоск, если хочешь, там не помешают.

Бывают дни, когда я начинаю презирать свой пессимизм. Улыбнись, третий мир! Дыши глубже, радуйся! Даже Шаботты признают, что голодные могут быть с оружием в руках! Разоружайся, третий мир, идем на мировую!

Как бы не так!

Девочка все расписала как надо.

В конце концов, у нее были вопросы, у нее были ответы, у нее был главный редактор. Они все сделали так, как и должно было быть.

Вне всяких сомнений, интервью, которое я сейчас держал в руках, представляло собой как раз тот вопросник, который мы с Жереми учили неделями. Слово в слово.

В «Тальоне» меня встретили с наполненными бокалами. Пузырьки шампанского и радость в глазах.

Не день, а сплошной праздник. Вечером Тянь читал четырнадцатую главу «Властелина денег», ту, в которой у Филиппа Агуэльтена и его молодой жены-шведки рождается первый ребенок. Роды состоялись в самом сердце долины Амазонки, в центре ужасного циклона, который вырывал деревья с корнем. Я дослушал почти до конца.

Потом мы с Джулиусом пошли на ежедневную прогулку. Я шел легкой походкой с безмятежностью человека, который лишился разом и страхов, и иллюзий. Даже Бельвиль не казался мне таким уродливым, как обычно... еще бы! Я вдруг подумал, что новые архитекторы учли в своих планах «характер» квартала. Возьмем, к примеру, огромный розовый дом на пересечении улицы Бельвиль и бульвара Ля-Виллетт; так вот, на самом верху, если внимательно приглядеться, над окном последнего этажа как будто какая-то арка в испано-мавританском стиле, да-да. Естественно, пока строили это чудо, первые этажи стали китайскими... Но это неважно, когда весь Бельвиль займут китайцы, крыши украсят островерхими многоярусными башенками пагод... Архитектура – это искусство импровизации.

Мне ужасно захотелось спать. Нужно было наверстать упущенное. Я оставил Превосходного Джулиуса на кухне у Амара («Ты хорошо получился на снимке в журнале, Бенжамен, сынок, сам-то видел?») и пошел обратно один, как большой.

Они прижали меня в двадцати метрах от дома. Их было трое. Один, высокий и худой, врезался мне в пах своей острой коленкой; другой, поперек себя шире, держал меня за горло, пока третий перемалывал мои внутренности серией апперкотов, наносимых со знанием дела. Припертый к стенке ручищей здоровяка, я даже не мог согнуться от боли. Так что я лишь поджал ноги и чисто рефлексивно брыкнул боксера в грудь копытами. Он выдохнул весь жар, что был у него в легких, а я перевел дух. Рука второго так сжала мне шею, что глаза на лоб полезли.

– Что, Малоссен, захотелось правдой поделиться на первых страницах журналов?

Тощий методично разделывал меня своей дубинкой. Печенки, коленки, мягкие места. Он, похоже, собирался забить меня до смерти, вот так, у всех на виду. Я пытался кричать, но мешал язык.

– Ай-ай, как неосмотрительно, Малоссен, нужно правильно играть свою роль.

Громила с русским акцентом говорил спокойно, почти уговаривал.

– Особенно когда у тебя целое семейство на руках.

Его сверхзвуковой кулак боксера врезался в воздух в двух миллиметрах от моего носа.

– Только не по лицу, Селим. Он еще пригодится.

Боксер принялся за ребра.

– Смотри, не выкини какую-нибудь глупость в Берси, Малоссен, ты будешь отвечать только то, что должен отвечать, и ничего больше.

Легкое движение его руки – и моя физиономия впилилась в стенку; тощий в это время обрабатывал своей дубиной мои почки.

– Мы будем на месте. Неподалеку. Мы умеем читать, и мы обожаем Ж. Л. В.

В старом Бельвиле, моем родном Бельвиле, запахло порохом.

– Ты ведь не хочешь, чтобы что-нибудь случилось с Кларой?

Он как клещами сдавил мне руки. Тут я тоже хотел заорать, но на этот раз поперхнулся самим Бельвилем.

– Или с Жереми. Дети в этом возрасте такие неосторожные.

Книга – это праздник. В любом книжном салоне вам это подтвердят. Книга даже может походить на демократическую конвенцию в рабовладельческой Атланте. У Книги могут быть свои группы поддержки, свои опознавательные знаки, свои отряды девчонок в коротких юбках, с жезлами и барабанами, даже свои позывные, если на то пошло, как у любого кандидата в депутаты в какой-нибудь там мэрии города Парижа. Два мотоциклиста могут сопровождать ее роллс-ройс, а две шеренги республиканских гвардейцев – отдавать честь парадному шествию. Книга достойна уважения, и вполне закономерно, что ей воздают всякие почести. И даже если через две недели после знатной порции тумаков король Книги все еще пересчитывает, все ли ребра у него на месте, и трясется за своих братьев и сестер, это не мешает ему выступать в роли заправилы на празднике жизни.

В тот вечер Париж раскрыл мне свои объятия. Париж усмирил свои волны перед носом моего, взятого напрокат, роллс-ройса, и не могу не признать, что все это произвело некоторое впечатление. Ничего удивительного, что те, кто испытал нечто подобное, не хотят просто так от этого отказываться. Вы утопаете в мягком сиденье автомобиля, вы утомленно-пресыщенно задираете нос – и что же вы видите снаружи, за квадратными спинами телохранителей? Ваши афиши, выкрикивающие ваше имя, плакаты, на которых расплывается ваша физиономия, целая стена громоздящихся друг на друга лозунгов, провозглашающих ваши мысли, ваши жизненные позиции. Ж. Л. В., ИЛИ ЛИБЕРАЛЬНЫЙ РЕАЛИЗМ – ЧЕЛОВЕК, УВЕРЕННОСТЬ, ТВОРЧЕСТВО! Ж. Л. В. В БЕРСИ! 225 МИЛЛИОНОВ ЭКЗЕМПЛЯРОВ ПРОДАНО!