Шарль Эксбрайя - Жвачка и спагетти

– Е un americano...

И Сайрус А. Вильям почувствовал живейшее желание дать ему по физиономии.

В машине, пробиравшейся по веронским улицам, где пешеходы уступали дорогу только на грани несчастного случая, Лекок дулся. Его спутник явно противопоставил себя ему, дав понять Меккали, что он разделяет ее мнение о грубости, якобы свойственной американцам. Как будто оперативность не важнее всего! Сайрус А. Вильям поглядел на часы: одиннадцать! Человек – труп которого они даже не видели – мертв уже не меньше семи часов, а следствие практически и не начиналось! В Бостоне оно было бы уже закончено! Но в Бостоне комиссары полиции не зовутся Ромео и не считают своим долгом затевать флирт с каждой привратницей под предлогом, что в молодости она, может быть, была похожа на Джульетту!

– Вы знаете, комиссар, что уже одиннадцать?

– Да ну?

– Да. Не кажется ли вам, что пора бы начать следствие?

– Начать? А до сих пор что мы, по-вашему, делали?

– Ничего.

– Я так не считаю... Сейчас мы едем в морг.

– Наконец-то!

Лекок был еще раз неприятно удивлен, обнаружив, что веронский морг вовсе не похож на морг. Эти люди явно ничего не почитали. Заведение имело уютный, приветливый вид, резко контрастируя с угрюмой строгостью аналогичных учреждений цивилизованного мира. Как будто сюда приходят приятно провести время! Сторож, впустивший их, сиял улыбкой, как какой-нибудь метрдотель, и Сайрус А. Вильям усомнился, могут ли веронцы хоть что-то принимать всерьез, если даже смерть не окружается почтением, Тарчинини немедленно пустился в самый дружеский разговор о семейных делах со сторожем, которого называл по имени – Джанфранко; и, боясь, что это затянется не меньше, чем с Меккали, американец вмешался:

– Нас ждет покойник, синьор комиссар:

– Не думаю, чтобы он очень беспокоился, синьор...

Улыбка Тарчинини заслуживала хорошей зуботычины...

Сторож предложил посетителям осмотреть всю коллекцию трупов, легкомысленным хранителем которой состоял, и был разочарован, узнав, что речь идет только о человеке, подобранном несколько часов тому назад на берегу Адиче. Выдвигая носилки с покойником, Джанфранко дал понять, что не питает особой симпатии к своему новому подопечному:

– Самоубийца, синьор комиссар... По-моему, псих.

Лекок спросил, из чего тот делает вывод об умственной неполноценности покойного.

– Разве не понятно, синьор? Он покончил с собой! Покончить с собой, имея счастье жить в Вероне! Только не говорите мне, что молодой парень в здравом уме вздумал таким манером отблагодарить Бога, который дал ему родиться в лучшем городе Земли! Не считая того, что, как Господь ни милосерден, такая неблагодарность вряд ли Ему понравится!

Сайрус А. Вильям пожал плечами. Что толковать с дураком, который считает Верону лучшим городом Земли, не видав ни Бостона, ни Нью-Йорка!

Появился труп, и Лекок решил, что из трех присутствующих веронцев покойник самый приличный. Он был свежевыбрит, имел вид солидного человека и вызвал у американца симпатию. Кровавая дыра в виске не обезобразила его. Хорошо воспитанный человек и застрелился аккуратно. Сайрус А. Вильям пожалел, что первый симпатичный веронец, который ему попался, оказался мертвецом. Тарчинини тронул его за плечо:

– Синьор, чтоб вас не стеснять, мы с Джанфранко выйдем, и вы сможете спокойно осмотреть тело. Мы подождем в приемной.

Они вышли прежде, чем Лекок успел изъявить свое согласие или несогласие. Этот комиссар, несмотря на свою неслыханную галантность, был не слишком-то вежлив!

Сайрус А. Вильям наклонился над мертвецом и приоткрыл упитанное тело без всяких следов насилия. Внимательный осмотр ногтей не обнаружил никаких подозрительных частиц, какие могли бы остаться в случае борьбы. И, наконец, безупречно чистая рана не оставляла никаких сомнений. Десяти минут Сайрусу А. Вильяму вполне хватило. Он вышел к Тарчинини.

– У меня все, синьор комиссар. Я думаю, что мы зря потратили время, и можем выдавать разрешение на захоронение. Вокруг пулевого отверстия я обнаружил въевшиеся в кожу частицы пороха и даже легкий след, образовавшийся, по моему мнению, от дула револьвера, приставленного к виску. Этот след должен быть яснее, но я полагаю, что, желая соблюсти максимальную тишину, несчастный выстрелил через платок, так как вокруг раны можно разглядеть мельчайшие частицы ткани... Я считаю, что во вскрытии нет необходимости. Но, разумеется, я был бы счастлив узнать ваше мнение.

Тарчинини поклонился и вошел в покойницкую, оставив своего спутника с Джанфранко. Последний пытался завязать разговор, но натолкнулся на стену молчания, так как американец был уже сыт по горло пустой болтовней. Вдруг Лекок насторожился, не понимая, что за звуки до него доносятся. Он обернулся к двери, за которой исчез комиссар и откуда как будто слышалось бормотание. Он взглянул на Джанфранко – слышит ли и он эти звуки – но лицо сторожа ничего не выражало. Сайрус А. Вильям решил выяснить, в чем дело. Он бесшумно подкрался к двери, приоткрыл ее, и то, что он увидел и услышал, показалось ему диким сном. Склонившись над трупом Эуженио Росси и трепля его по щеке, комиссар Тарчинини говорил:

– Значит, Эуженио, ты больше ничего не можешь мне сказать? Но пойми же, если ты сам захотел уйти из жизни, я не стану тревожить твой покой, который ты решил вкусить до срока; но ведь тебя убили, правда? И ты хочешь, чтобы я отомстил, так ведь? Как же мне отомстить, если ты мне не поможешь? Ну, сделай маленькое усилие, наведи меня на след! Это все любовь, верно? Ты убил себя или тебя кто-то убил из-за женщины?

Сайрус А. Вильям вошел и остановился около комиссара, сопровождаемый Джанфранко.

– Значит, синьор комиссар, вы тут ломаете комедию перед трупом? Это постыдно! Просто постыдно!

Джанфранко, разинув рот, смотрел на Лекока, который осмеливался так говорить с комиссаром. Последний же улыбался. Видя недоумение сторожа, он тихо сказал:

– Е mi americano...

Сайрус А. Вильям взорвался:

– Да, я американец и горжусь этим, когда вижу европейские, а точнее, латинские нравы! У нас уважают умерших, господин комиссар!

– Да, а у нас их любят... Я возвращаюсь в комиссариат. Вы со мной?

Озадаченный этим непринужденным тоном, Лекок не сразу последовал за удаляющимся Тарчинини. Джанфранко, воспользовавшись этим, шепнул ему:

– Зря вы, синьор, так говорили с комиссаром. Он умеет объясняться с мертвыми! Он унаследовал этот дар от своей бабки, так мне говорили...

Сайрус А. Вильям пожалел, что под рукой нет бутылки виски: он выпил бы сейчас не меньше полбутылки и, может, хоть тогда почувствовал бы почву под ногами.

Людовико Тарволи ждал их. Когда они вошли в кабинет, он спросил: