Шарль Эксбрайя - Жвачка и спагетти

– Ну и какое твое мнение, Ромео?

– Спроси сначала синьора Лекока, Людовико.

Комиссар из Сан Фермо Миноре повернулся к Сайрусу А. Вильяму, который кратко изложил свое мнение:

– Я считаю, что это, несомненно, самоубийство. Синьор Росси покончил с собой, выстрелив в висок через носовой платок.

– Любопытно... А пистолет? Вы его нашли?

– Ба! Его могли украсть... Я думаю, воров в Вероне хватает?

– Да, голодных много... А платок?

– Какой-нибудь мальчишка или собака...

– Понятно... а ты, Ромео, как считаешь?

– Я считаю, что его убили.

Последовала пауза, во время которой Людовико Тарволи лукаво поглядывал на Лекока, однако последний сделал вид, что не замечает этого, подозревая, что оба итальянца сговорились над ним посмеяться. Он уселся поудобнее и небрежно заметил.

– Я держусь своего мнения, хотя, правда, мне, синьор Тарчинини, мертвые не поверяют своих тайн.

Ничуть не удивившись, Тарволи сказал только:

– А! Так вы знаете?

Не воображают ли эти два голодранца, что могут потешаться над Соединенными Штатами в лице Сайруса А. Вильяма?

– Я знаю одно, синьор Тарволи: все, чему я был свидетелем сегодня утром, – позор! Человек покончил с собой ночью, а в одиннадцать дня это еще обсуждается! И, наконец, следователь уголовной полиции разыгрывает непристойное представление в морге, делая вид, что беседует с мертвецом! Шарлатанство! Шарлатанство в духе отсталых народов старой Европы, растленной, прогнившей до мозга костей!

– А вам-то какое дело?

– Как? Но...

– Я, Тарволи Людовико, говорю вам, синьор Лекок: что вы лезете в наши дела? Я зам это, конечно, дружески говорю, но вы примите к сведению. Мы ведем следствие, как нам кажется лучше, и не американцам, которых наши же предки понаделали в тех краях...

– Вы оскорбляете Штаты, синьор!

– Не смешите меня! Ваша молодость, которой вы так гордитесь – кто же ее создал, как не мы, наши эмигранты? Вы нам всем обязаны, синьор Лекок, всем, потому что ваши хваленые Соединенные Штаты еще не родились, а мы, итальянцы, уже двадцать пять веков творили историю и все еще не имели права отдыхать! Когда вы сделаете столько же, тогда и являйтесь со своими советами.

Сайрус А. Вильям был, в сущности, славным малым и признал, что зашел слишком далеко.

– Простите, синьор комиссар, но мы не любим, когда смеются над наукой... и когда мне говорят, что синьор Тарчинини общается с мертвыми...

– А почему бы и нет?

– Но послушайте! Наука...

– Есть вещи, которых никогда не обнаружить вашим лабораториям со всей их наукой!

Тарчинини вмешался в спор:

– Ну конечно, синьор, я не разговариваю с умершими так, как вы имеете в виду. Мы, понимаете, стремимся, чтобы наши предположения обрели образ... мы их разукрашиваем... такая старая слабость... может быть, это потому, что мы никогда не были особенно счастливы в материальном плане. Когда я вижу перед собой незнакомого мертвеца, я пытаюсь вообразить его живым... понять, чего он мог желать... чего у него не было или что он потерял... причину его смерти, синьор; и почти всегда это женщина. Тогда я пытаюсь представить себе и ее... и поэтому я почти уверен, что Эуженио Росси не самоубийца.

– На чем основывается ваша уверенность?

– Во-первых, на интуиции...

– Интуиция! Главное – надежные доказательства. А частицы пороха вокруг раны доказывают самоубийство. Надеюсь, вы их разглядели?

– Разглядел, синьор Лекок... но неужели вам кажется естественным, что человек, перед тем, как покончить с собой, побрился у парикмахера?

– Не понял?..

– У нашего клиента оказались еле заметные следы парикмахерского мыла в складках левого уха; я за это ручаюсь, потому что уже имел дело с подобными уликами.

– Он хотел привести себя в приличный вид перед смертью! Что тут удивительного?

– И такой чистоплюй идет стреляться на заброшенной стройплощадке?

– Ну, не мог же он покончить с собой посреди пьяцца Эрбе?

– А у себя дома? Нет, синьор, мне трудно представить себе человека, который, решив застрелиться, идет бриться в парикмахерскую...

– Значит...

– Значит, мы будем требовать экспертизы.

– По-моему, вы зря потеряете время.

– Время – единственная вещь в Италии, которую можно позволить себе расточать. Кстати, Людовико, что сказал врач?

– Он сказал, что парень застрелился около полуночи. Он тоже считает, что это самоубийство. Но странно вот что: крови вытекло очень мало.

– Есть у тебя сведения об этом бедняге Эуженио Росси?

– Да, он представитель фирмы "Маффеи", – знаешь, галантерея...

– Да.

– Он ездит как представитель этой фирмы... Его сектор – Мантуя, Феррара, Равенна, Падуя и Виченца. Он должен был выехать вчера поездом в двадцать три часа... В кармане нашли билет и порядочно денег.

– Багажной квитанции нет?

– Нет.

– Странно.

– Думаешь?

– Вряд ли Росси ехал в Мантую вот так, без ничего, верно? Ну, а если он не сдал чемодан в багаж, то куда он его дел? Что вы об этом думаете, синьор Лекок?

– Признаться, я об этом не думал, но я не знал, что тот человек собирался куда-то ехать.

– Я знаю, где чемодан!

Американец и Тарволи недоверчиво поглядели на Тарчинини, а тот, выдержав паузу, объявил:

– У убийцы, как и револьвер!

– Вы отстаиваете свою версию об убийстве?

– Да, синьор Лекок.

– Дело ваше.

Вспомнив о своих обязанностях, Тарволи заметил:

– Надо будет взять у вдовы разрешение на вскрытие.

– Какова была ее реакция на сообщение о смерти мужа?

– Ей еще не сообщали.

– До сих пор!

Изумленный американец вскричал:

– Вы хотите сказать, что женщина, овдовевшая по крайней мере двенадцать часов назад, еще не предупреждена?

– Куда спешить с дурной вестью?

– И ее не приглашали опознать труп?

– А зачем? При нем были документы с фотографиями.

– Но правила...

– О! Если в мы исполняли все правила, мы бы стали, как дикари, верно, Тарчинини?

– Конечно... Где живет вдова, Людовико?

– Виа Кардуччи, 233.

Следователь встал.

– Я сообщу ей, а заодно попрошу разрешение на вскрытие, объяснив ей мои подозрения... Я тебе позвоню.

Сайрус А. Вильям уже перестал возмущаться пренебрежением здешней полиции к установленным правилам. Когда он вернется в Бостон, он повеселит общество рассказами о веронских нравах. Вряд ли ему поверят, и, возможно, обвинят в том, что он играет на руку изоляционистам, рисуя Европу более черными красками, чем она есть в действительности.

В доме 233 на виа Кардуччи привратница, недовольная тем, что ее оторвали от еды, вышла им навстречу:

– Чего вам надо в такое время? Что это за напасть такая, не дадут поесть спокойно! Во имя сердца Христова, неужто и на старости лет человек не имеет права отдохнуть?

Лекок отметил, что в уголках губ у старушки остались следы томатного соуса. Вот такие мелкие детали придадут правдоподобия тому, что он будет рассказывать в Бостоне у Пирсонов.