Наталья Александрова - Капкан для принцессы

Лола еще некоторое время полежала на спине, глядя в потолок и нервно покусывая губы. Этот свинтус, конечно, и не подумал о насущных нуждах своей партнерши, получил свое — и дрыхнуть…

Внезапно Лола расхохоталась и вскочила с дивана. Смеялась она над собой, над своей неожиданной глупостью. Что на нее вдруг нашло? Почему она как ненормальная потащилась за этим толстым голубоглазым эгоистом? Наверное, потому он и не подумал удовлетворить ее по-человечески, что рассудил: ты сама на мне повисла, сама этого хотела, так будь довольна тем, что получила…

Лола вспомнила сцену в офисе «Лягушки-путешественницы», зареванную секретаршу и ненормальную брюнетку, швыряющую в клиенток предметами обихода, и поняла, что этот упитанный парниша, всхрапывающий на диване, как пьяный бегемот, загадочным образом притягивает всех женщин, которые встречаются на его пути, и они ничего не могут с этим поделать, им остается только устраивать истерики и расцарапывать друг другу физиономии…

Неудивительно, что турфирма на грани разорения — ее сотрудницам совершенно не до выполнения своих служебных обязанностей, они могут думать только о своем равнодушном повелителе и бороться за его благосклонность.

И ведь не зря брюнетка устроила Лоле такую сцену ревности — и часа не прошло, как та оказалась в постели Антона.

Да, видно, бизнесвумен нисколько не сомневалась в таком повороте событий, хорошо зная своего любезного шефа.

«Но я-то, я-то хороша! — удивлялась Лола, торопливо собирая по комнате свою одежду и косясь на ворочающегося во сне Антона. — Уж всякого, кажется, повидала, профессия обязывает, а поддалась его чарам, как дурочка-первокурсница!»

Наскоро ополоснувшись и одевшись, Лола обошла квартиру, чтобы составить о хозяине хоть какое-то представление — кроме того, которое она получила в постели, и иметь хоть какое-то оправдание своего поведения перед Маркизом.

Квартира Антона Кузовкова была типичной берлогой любвеобильного холостяка. Кое-как прибранная — видимо, временные подруги Антона начинали иногда наводить здесь порядок в сомнительной надежде захомутать хозяина, удивив его своей домовитостью, — эта квартира не носила на себе отпечатка постоянного присутствия единственной женщины, жены и хозяйки.

Зато временное присутствие многих женщин бросалось в глаза на каждом шагу Лола в самых разных углах квартиры натыкалась на забытые тюбики помады — причем таких разных, несочетаемых оттенков, что было ясно — ими могли пользоваться только разные женщины; в неожиданных местах, от промежутка между письменным столом и батареей до кухонного шкафчика для продуктов, она нашла три смятых лифчика, причем один первого номера, один третьего и один пятого; в ванной нашла гребешок с застрявшими в нем светлыми волосами, а на комоде в спальне — массажную щетку с остатками черных волос, явно принадлежавших ревнивой брюнетке из офиса «Лягушки-путешественницы».

Все же самая интересная находка ожидала ее в прихожей. Лола увидела на полу под шкафчиком для обуви рамочку с фотографией, лежащую лицевой стороной книзу. Она нагнулась и достала фотографию.

На этом снимке были изображены Антон и молодая женщина с короткими рыжими волосами. Лицо у женщины было недовольное и раздраженное. Ее личность не вызвала у Лолы никаких сомнений: это была Моника Тизенхаузен.

Рассудив, что, если фотография валяется на полу, то она, скорее всего, не нужна хозяину, Лола, воровато оглянувшись, сунула ее в свою сумочку и хотела уже ретироваться из квартиры, но в этот момент из спальни послышался сонный голос Антона:

— Эй, ты где?

И с ней снова начали твориться те же загадочные вещи, что и в «Джоне Сильвере». Только что она думала об Антоне со сдержанной неприязнью и удивлялась тому, что пошла за ним, как дурочка, забыв все на свете, только что она хотела как можно скорее уйти от него и никогда больше его не видеть — и вдруг ее снова потянуло к нему как магнитом, ее окатило волной того же, что прежде, жаркого холода, и она двинулась на голос своего голубоглазого повелителя, как кролик послушно идет в объятия удава.

При этом, чтобы найти себе хоть какое-то оправдание и придать видимость смысла своему поведению, Лола подумала, что ей обязательно нужно поговорить с Антоном, разузнать у него как можно больше о его недолгой семейной жизни и выяснить, что ему известно о судьбе Моники Тизенхаузен.

Однако все эти благие намерения так и остались только намерениями.

Войдя в комнату и увидев голубые глаза Антона. Лола потеряла способность рассуждать. Ее, как прежде, охватила зябкая томительная слабость. Она застыла под взглядом Антона, ожидая, как Его Величество распорядится ее судьбой.

— Ты чего оделась-то? — с ленивым недоумением спросил Антон. — Собралась, что ли, куда?

— Нет… Я никуда… — пролепетала Лола, с трудом справившись с неожиданно отказавшим голосом.

— Ну, так иди сюда, — лениво проговорил Антон, гостеприимно раскрывая объятия, как удав раскрывает объятия трепещущему кролику.

Лола послушно двинулась на зов своего повелителя, торопливо сбрасывая на ходу одежду.

— Это ЛОСХ, — уверенно заявил Боря Штрек, брякнув по столу опустевшей пивной кружкой.

— Что? — не понял его Леня. — Какой лось?

— Да не лось, — поморщился Боря, — серый ты Леонид, как соцреалист в третьем поколении! Не лось, а ЛОСХ — Ленинградское отделение Союза художников на Большой Морской. Отделение давно уже не Ленинградское, а Санкт-Петербургское, но все его так по старой памяти и называют ЛОСХом. А это, на снимке у тебя — Белая гостиная ЛОСХа, такой выставочный зал. У них, сам понимаешь, денег негусто, вот они и сдают свои залы под всякие сомнительные псевдохудожественные выставки, преимущественно эротического характера.

Прилетев в родной Петербург, Леня Маркиз задумался, с чего начать поиски таинственной немецкой миллионерши, и решил, что для начала непременно нужно узнать, где именно была сделана та единственная фотография, с которой начались сомнения в ее, миллионершиной, преждевременной кончине.

Будучи жуликом высокого полета и занимаясь своим благородным делом в таком культурном центре, как Петербург, Леня волей-неволей сталкивался с разного рода экспертами, галерейщиками, держателями и устроителями выставок, торговцами живописью и графикой разной степени честности. Одним из них и был Боря Штрек, когда-то неплохой, подающий надежды живописец, позднее переключившийся в поисках более легких заработков на изготовление копий картин художников-авангардистов двадцатого века. Боря знал в городе все и всех и наверняка должен был узнать запечатленный на снимке выставочный зал.