Джойс Оутс - Зомби

Когда пациент без сознания, я зажимаю верхнее веко между большим и указательным пальцами и максимально оттягиваю от глазного яблока. Затем я погружаю конец трансорбитального лейкотома в конъюнктивальный мешочек, следя за тем, чтобы не задеть кожу или ресницы, и вращательными движениями ввожу конец инструмента до тех пор, пока он не упрется в свод орбиты. Потом я опускаюсь на колено у стола, чтобы направить инструмент параллельно валику носа и слегка в сторону срединной линии. Достигнув отметки в 5 см, я завожу рукоять инструмента вбок настолько далеко, насколько позволяет глазничный валик, чтобы отделить ткань в основании лобной доли. Затем я наполовину возвращаю инструмент в прежнее положение и погружаю его дальше, на глубину 7 см от края верхнего века. Я по-прежнему тщательно слежу за инструментом, и в этом положении делаю с него профильный снимок. Это наиболее точный подход из всех, которыми может похвастаться данный метод. Затем наступает ответственный момент. В досягаемости оказываются артерии. Удерживая инструмент во фронтальной плоскости, я смещаю его на 15–20 градусов медиально и примерно на 30 градусов латерально, возвращаю в среднее положение и вращательным движением извлекаю, в то же время оказывая значительное давление на веко, чтобы избежать кровоизлияния. Аналогично повторяю с противоположной стороны, используя идентичный инструмент после свежей стерилизации.

Я завелся до СТОЯКА, вырезая эти статьи, я знал, что в моей жизни это ПОВОРОТНЫЙ МОМЕНТ. Сколько тысяч операций трансорбитальнойлоботомии эти ребята провели в 40-е и 50-е, и как легко ее проводить — автор «Основ психохирургии» отметил, что ему случалось проводить до тридцати операций за день, пользуясь лишь «скромным» ножом для колки льда, как он его назвал!

Папа с мамой мечтали, что я стану ученым, как папа, или врачом. Но события развернулись по-другому. Однако я был уверен, что смогу провести трансорбитальнуюлоботомию , даже если придется действовать нелегально. Все, что мне требовалось — это нож для колки льда. И подопытный.

Во вторник на групповом сеансе доктор Б_ призвал нас говорить от чистого сердца. Нас одиннадцать человек. Взгляда в глаза все избегают. «Ладно, ребята, приступим, кто желает начать?» В затылке у меня странно жужжало. Я продолжал оглядываться через плечо и ерзать на стуле, но за спиной не было никого, во всяком случае, из тех, кого я мог видеть. «Помните, никто никого не осуждает. Это основное условие, парни».

Лампы дневного света, некоторые из них мигают. Цементная стена, выкрашенная в горчично-желтый, на ней постеры, флаера, регистрационные списки и снимок Мэджик Джонсона с какой-то подписью, никаких окон, только дверь с толстым стеклом под проволочной сеткой, похожей на нервные цепи в мозгу, и мне любопытно, одностороннее ли это стекло, и наблюдают ли за нами, как за лабораторными крысами, и быть может, снимают на камеру? Хотя заходили мы в эту же дверь, это та же самая дверь, в которую мы заходим каждую неделю, я готов поклясться.

«Ладно, ребята, приступим, говорите отчетливо и чистосердечно. Кто желает начать?»

Начинает Бим, Бим — белый парень моих лет, с рыхлым как сыр лицом и галоперидольным тремором, и с бесконечным насморком, так что в ноздрях его слезинками блестят сопли, если он начинает говорить, смеяться и бормотать, то уже не может перестать, и я гляжу в пол, пытаясь понять, что должен сказать К_ П_, три недели подряд просидевший здесь, глядя в пол, глухонемой как баран. Если ты не сотрудничаешь/общаешься — ТЕБЕ ПИЗДЕЦ. Второй тоже белый, Перше, ему около сорока, он всегда при галстуке и в клетчатом пальто, вечно скалится и пытается всем пожать руки, однажды он увидал меня на улице и позвал КВЕН-ТИН! как будто мы друзья, я стоял, уставясь на него — не в глаза, но в грудь, — а он смотрит на меня и придвигается чуть ближе, протягивая руку, чтобы пожать мою, а я в каком-то другом месте, своем собственном, весь оцепенел и не дышу, и наконец он отходит и говорит «Извините, обознался». Следом за ним этот жирдяй, парень младше меня с пивным пузом, оно свисает на его ковбойский ремень и подпирает подбородок, словно у раздувшейся лягушки, про себя я называю его Лягушачье Рыло, к тому же он говорит слишком быстро, потеет и пыхтит, я не слушаю, но все равно слышу: какие-то бредни про то, как его «преследует память о …», как он «не может перестать думать о…», как ему «чертовски жаль» детей его сестры, которых он случайно сжег, когда разлил вокруг дома бензин и подпалил, чтобы отомстить, не зная, что дома кто-то есть, и это долго продолжается. А вот черные, среди которых есть два клевых чувака, я зову их Бархатный Язычок и Задира, эти двое по части брехни настоящие таланты, обоих выпустили из тюрьмы Джексон под честное слово, вот у них К_ П_ есть чему поучиться, но НЕ ВСТУПАТЬ В ЗРИТЕЛЬНЫЙ КОНТАКТ. И я не вступаю.

Забыл выпить таблетки и утром и днем, так что по дороге сюда закатил два красных. Прямо в фургоне съел двойной гамбургер с картошкой, запивая Бадом, купил упаковку на шесть банок в «7-Элевен» и высосал четыре подряд — в глотке чертовски пересохло. Прокатился по автостраде, по набережной и рядом с кварталом бедняцких общаг. После приговора ВХОД ВОСПРЕЩЕН. Был риск, что меня остановит какой-нибудь коп, а я пью пиво, но никакой коп меня не остановит, я белый, аккуратно подстриженный, за рулем фургона, у которого все в порядке с фарами, и с передними и с задними, я не превышаю скорости и придерживаюсь правой полосы. К_ П_ с шестнадцати лет имеет права и всегда водит чертовски осторожно.

Так что я спокоен и благодушен, слушаю остальных или делаю вид, доктор Б_ хмурится и кивает, и все остальные вместе с ним, как будто тоже слушают и уши развесили. И меня не тревожит, что после следующего оратора мой черед. Я знаю, херово, что я не участвую в обсуждении , как это называет доктор Б_. А также знаю, что он и без того ставил мне плохие оценки или??? в своих отчетах. «Мужики, никто не станет вас осуждать. Просто будьте откровенны. Все сказанное останется в этой комнате, договорились?»

Подтянув плечи, как гриф, я смотрю на свои кроссовки в пятнах цвета ржавчины. «Квен-тин? Как насчет тебя?» — и я открываю рот, чтобы заговорить, и из него доносится голос, который принадлежит К_ П_, но и кому-то еще, может быть, кому-то из телевизора, или я подражаю Биму, Перше, Лягушачьему Рылу, заикаясь, я говорю, как мне стыдно, что я обманул доверие любящих меня мамы с папой, и что это худшее из всего, что со мной происходило, не только в тот раз, а много раз с тех пор, как мне исполнилось девятнадцать, хотя прежде я никогда не попадал под арест и не совершал ничего противозаконного, а лишь куда менее серьезные вещи. (Не знаю, почему я сказал «девятнадцать», просто этот возраст показался подходящим. На самом деле мне было восемнадцать, когда случился инцидент в Ипсиланти и папа с мамой ужасно расстроились). Я сказал, что хотел бы обратить Время вспять и вернуться в раннее детство! и снова запустить Время. Когда я был чистым и хорошим. Когда я был с Богом. Сказал, что верю в Бога, но не думаю, что Он верит в меня, потому что я недостоин. Мамино лицо особым образом сморщивается и сплющивается, когда она плачет из-за того, что стареет, и мое лицо сплющилось точно так же, и ребята смутились и отвернулись, все, кроме Перше, который всасывал все это, как сперму, и доктор Б_ хмурился и кивал. Один из чернокожих, Бархатный Язычок, передал мне салфетку, но глаз не поднял, и моя речь стала ускоряться, как потерявший управление грузовик на горном склоне. Сказал, как мне жаль двенадцатилетнего мальчика, в «растлении» которого меня обвинили (но не стал вдаваться в подробности, вроде того, что он был черный и умственно отсталый и прирожденный зомби — я хорошенько подумал!) — сказал, что точно не знаю что случилось, сам ли я подошел к мальчику в переулке за мусорными баками, где стоял мой фургон, или это мальчик пошел туда за мной следом и снял меня без моего ведома. Потому что иногда я не могу разобраться в том, что со мной происходит. Не могу, потому что все случается слишком быстро и запутанно. С виду этот мальчик казался куда старше двенадцати, с пронзительным, как бритва, взглядом, он потребовал от меня денег, угрожая на меня пожаловаться, он требовал 10 баксов, и когда я дал ему 10 баксов, он потребовал 20, и когда я дал ему 20, он потребовал 50, и когда я дал ему 50, он потребовал 100, и тогда я сорвался, наорал на него и тряхнул за плечи, НО Я НЕ БИЛ ЕГО, Я КЛЯНУСЬ.