Павел Кузьменко - Удав, или Мальчики кровавые в глазах

Состояние начинало меняться, когда «объект» был в его власти, при этом становилось «легче дышать», появлялось предвкушение «радости» и т. д. Сам акт «пытки» длился до трех часов, был одинаковым, «на одном подъеме»...

Самым интересным был вид агонии при удушении, а именно — подергивание тела, предсмертные конвульсии, хрипы, безликое выражение лица, остановившиеся, смотрящие в одну точку глаза, вывалившийся язык, непроизвольный акт дефекации и мочеиспускания. При расчленении тел возбуждение возникало при виде внутренностей...

Постепенно, с каждым последующим убийством, нарастала потребность в «эксперименте», «жажда новых ощущений». Накануне перед каждым убийством представлял и придумывал разнообразные формы «пыток»...

Привлекало то, что «своей властью разрушает детскую дружбу», когда заставлял детей вешать друг друга, возникающее ощущение власти выражалось в «возвышенных чувствах», «электрическом разряде», «возникало самоутверждение», удовлетворение от того, что подростки полностью ему подчинены. Доставляли удоволь-

ствие перемена отношений между детьми в период их гибели, отсутствие борьбы друг за друга, героизма, предательство...

Когда выезжал на места поиска трупов со следствием, то вновь появлялись «ностальгические ощущения», эти останки служили поводом для воспоминаний. Подчеркивает, что после первых убийств у него не было конфликта с собой, каких-либо переживаний, борьбы мотивов, «все было как само собой разумеющееся»...

Подчеркивает, что ко всему относится «фаталистически», поясняет, что собственная смерть его не пугает, «чему быть — того не миновать», говорит только о сильном чувстве жалости к матери и стыда перед ней за совершенные действия...

Мышление конкретное, формальное, целенаправленное, последовательное, суждения отличаются склонностью к рационализму.

Акт судебно-психиатрической экспертизы является для суда одним из источников доказательств по делу, которые обычно сводятся к дилемме — вменяем подсудимый или невменяем.

Даже самый страшный убийца, признанный невменяемым, по закону не может быть признан виновным, осужден, но подлежит принудительному лечению.

Невменяемость определяется только на момент совершения преступления и может иметь только следующие причины:

1. Хронические душевные болезни (непрерывные или приступообразно протекающие заболевания, имеющие тенденцию к прогрессированию, — шизофрения, старческое слабоумие, пресенильные психозы, прогрессивный паралич).

2. Временные расстройства душевной деятель-

ности (расстройства здоровья, подлежащие лечению, — алкогольные психозы, исключительные состояния, реактивные психозы).

3. Слабоумие (стойкое врожденное или приобретенное снижение психической деятельности).

4. Иные болезненные состояния (состояния, не являющиеся психическими заболеваниями, — психопатии, психический инфантилизм, психическая глухонемота и т.д.).

У Головкина совершенно определенно имелось «иное болезненное состояние», он был явным психопатом. Нормальный человек до того, что вытворял этот ублюдок, просто не додумается. Но психопатия — явление довольно распространенное в наш бурный век. Может быть, в какой-то мере психопатом является каждый пятый или четвертый человек.

Все это только причины определения невменяемости. Главным же критерием этого понятия по закону является «невозможность отдавать себе отчет в своих действиях или руководить ими». Головкин полностью отдавал себе отчет.

Так определили психиатры и постановил суд.

Несмотря на активное сотрудничество со следствием, несмотря на полное признание своей вины, Головкин отлично понимал, что вряд ли получит что-нибудь меньше исключительной меры наказания. Однажды в камере он попытался покончить с собой, вскрыть себе вены гвоздем. Но из этого ничего не получилось. Попытка была откровенно демонстративной. Мерзавец был живым человеком и не хотел умирать. Запросто убивавший других, очень боялся собственной смерти.

Единственное, что могло бы его спасти, — какое-нибудь внезапное изменение законодательства, изменение государственного строя или стихийное бедствие. И это чуть не случилось.

Местом заключения в ожидании суда Головкину, как особо опасному преступнику, была выбрана наиболее надежно охраняемая, «престижная» московская тюрьма на улице Матросская Тишина, одиночная камера. Но в октябре 1993 года произошли известные события — путч номер два. Одиночки потребовались для высокопоставленных и не очень высокопоставленных узников из «Белого дома». И Головкина перевели в общую камеру в Бутырке.

Он был и возмущен «понижением своего ранга», и не на шутку напуган. Известно ведь, что осужденные за совершение половых преступлений и ожидающие такого наказания презираются основной массой заключенных и по негласным законам «зоны» должны непременно «опускаться», превращаться в «петухов», существ низшего порядка в тюремной иерархии. Наиболее же жестокие насильники, развратники, убийцы на половой почве чаще всего принимают мучительную смерть от рук сокамерников.

Слух о том, что знаменитый Фишер переводится в бутырскую общую камеру, разумеется, мгновенно разлетелся по тюремному «телеграфу». Может быть, Головкину попались тихие и мирные соседи. Но скорее всего, помогла недобрая слава. Легендарный Фишер шесть лет держал в страхе Москву и Подмосковье. Реальный Головкин, садист и людоед, продолжал внушать ужас даже закоренелым уголовникам. Ничего с ним в тюрьме не случилось.

...Суд состоялся только в октябре 1994 года.

У М. А. Пашкова, назначенного Головкину адвоката, была сложная задача. Его профессиональным долгом было защищать преступника и, несмотря на очевидность вины последнего, все-таки постараться облегчить его участь. Впору было вспомнить о знаменитых показательных политических процессах тридцатых годов, когда официальные защитники старались перекричать государственных обвинителей в требовании лютой смерти преступникам, да и сами преступники не отставали — «казните меня, врага народа!».

Судебный процесс был закрытым, подсудимый Головкин сидел в клетке, его охраняли стражники, но народная ненависть к детоубийце, детомучите-лю явно ощущалась. Несколько раз за время заседаний матери и отцы погибших мальчиков, даже свидетели по делу пытались достать Головкина через стальные прутья, чтобы задушить голыми руками.

Чрезмерные эмоции невольно попадали и в адвоката — как он осмеливается защищать такую мразь, требовать для него снисхождения?! Поскольку вменяемость Головкина была доказана, то единственной возможной тактикой защиты было убедить суд заменить исключительную меру наказания пожизненным заключением. «Оставьте ему годы для молитвы», — попросил однажды Пашков.