Джек Кетчам - Девушка напротив

Я крикнул Донни:

— Я колу возьму?

— Конечно. И мне одну открой, ладно?

Я взял две колы и полез в ящик стола за открывашкой. Столовое серебро было тщательно натерто и аккуратно сложено. Меня всегда занимал вопрос: почему Рут, держа в доме столько еды, имела всего пять столовых приборов — пять ложек, пять вилок, пять ножей, пять ножей для стейка — и ни одной ложки для супа? Конечно, кроме нас Рут, насколько я знал, никаких компаний не водила. Но теперь здесь жили шесть человек. Я подумал, что она, возможно, в кои-то веки, сдастся и купит суповые ложки.

Я открыл бутылки. Пришел Донни, и я отдал ему одну. Донни нарядился в джинсы, кеды и футболку. Футболка обтягивала пузо.

Я похлопал по нему.

— Следи за ним, Дональд, — сказал я.

— За собой лучше последи, педик.

— О, так я, значит, педик?

— Дебил ты, вот ты кто.

— Я дебил? А ты — шлюшка.

— Шлюшка? Это девки — шлюшки. Девки и педики. Так что шлюшка тут ты. А я — Д’Артаньян.

Он подкрепил сие ударом в плечо, я дал сдачи, и мы немного потолкались.

Донни и я были настолько близкими друзьями, насколько это вообще возможно в нашем возрасте.

Через черный ход мы вышли во двор, потом по подъездной дорожке прошли к парадному и направились к Эдди. Игнорировать тротуар было делом чести. Мы прихлебывали колу. Все равно тут никто не ездил.

— Там твой братец червяков мучает, — сказал я.

Он обернулся.

— Славный малый, да?

— Ну и что, нравится тебе? — спросил я.

— Что?

— То, что у вас Мэг с сестрой.

Он пожал плечами.

— Не знаю. Они только приехали. — Он сделал большой глоток колы, отрыгнул и улыбнулся. — А симпатичная эта Мэг, да? Черт! Моя кузина!

Я воздержался от комментариев, хотя и был целиком согласен.

— Но троюродная, понимаешь. Разница есть. Кровь и все такое. Не знаю. Раньше я их не видел.

— Никогда?

— Мама говорит — один раз. Но я слишком мелкий был, чтобы помнить.

— А сестра ее какая?

— Сьюзен? Да никакая. Мелкая, как мелкая. Что ей там, одиннадцать, что ли?

— Рупору вообще десять.

— Ну да. А Рупор кто?

Тут не поспоришь.

— Неслабо она покалечилась.

— Сьюзен?

Он кивнул и указал на мою талию.

—Ага. Переломала все отсюда и ниже, так мама сказала. Все кости. Колени, ноги, и все остальное.

— Фу-у.

— До сих пор нормально не ходит. Вся скособоченная. И на ней эти, как их там, железяки, трубки, их привязывают ремнями к рукам, и на них опираются. Их еще носят, когда полимилит. Не помню, как называются. Как костыли.

— Боже. А ходить-то она будет?

— Она ходит.

— Я имею в виду — по-нормальному.

— Не знаю.

Мы допили колу и уже почти добрались до вершины холма. Самое время было ретироваться. Или так, или терпеть Эдди.

— Они оба умерли, — сказал он.

Вот оно как.

Я понял, о ком он, конечно же, но какое-то мгновение не мог этого осознать. Не сразу. Осознать такое слишком тяжело.

Родители не умирают. Только не на моей улице. И, конечно же, не в автокатастрофах. Такое происходит где угодно, но только не на Лорел-авеню. В книгах и фильмах. О таком рассказывают у Уолтера Кронкайта. [6] Уолтер Кронкайт (1916-2009) — легендарный американский журналист, бессменный ведущий новостных программ на канале CBS с начала 1950-х по начало 1980-х.

Лорел-авеню заканчивалась тупиком. Тут все ходили прямо посреди дороги.

Я знал, что он не лжет, но переварить такое было непросто.

Мы просто шли рядом, и я не сказал ни слова, только смотрел на него, но на самом деле его не видел.

Я видел Мэг.

Это было ни на что не похоже.

Видимо, именно тогда Мэг обрела в моих глазах некое особое очарование.

Неожиданно причиной этого стали не ее красота, не грация, с которой скакала она через речку, а то, что она показалась мне почти нереальной. Непохожей ни на кого из тех, кого я когда-нибудь, где-нибудь видел, кроме как в книгах или кино.

Я представил ее там, на Скале, и теперь только увидел в ней настоящее мужество. Увидел ужас. Страдание, отчаяние, борьбу за жизнь.

Трагедию.

И все это — в одно мгновение.

Наверное, я разинул рот, и Донни решил, будто я не понимаю, о ком речь.

— Родичи Мэг, дурень. Оба. Мама говорит, померли сразу. Не поняли даже, кто их ударил. — Он фыркнул. — А ударил их «крайслер».

Его дурные манеры привели меня в чувство.

— Я у нее на руке шрам видел, — сказал я.

— Да, я тоже. Круто, да? Ты б на Сьюзен посмотрел. Вся в шрамах. Кошмар. Мама говорит, ей повезло, что жива осталась.

— Так, наверно, и есть.

— Короче, вот так они к нам и попали. У них больше никого нет. Или к нам, или в приют. — Он улыбнулся. — Повезло им, да?

А потом он произнес фразу, которая вспомнилась мне многим позже. Я считал, что так оно и есть, но почему-то это врезалось мне в память. Я хорошо ее запомнил.

Он сказал это как раз, когда мы добрались до дома Эдди.

Я вижу себя: вот я стою на дороге, готовый развернуться и спуститься с холма, куда-нибудь подальше, потому что совершенно не желаю связываться с Эдди — по крайней мере, не сегодня.

Вижу, как Дэнни поворачивает голову, чтобы сказать мне что-то по пути к крыльцу. Мимоходом, но с какой-то странной искренностью, будто непреложную истину.

— Мама говорит, Мэг повезло, — сказал он. — Мама говорит, она еще легко отделалась.

Прошло полторы недели, прежде чем мы снова увиделись. Если не считать, что пару раз я замечал, как она выносит мусор или пропалывает сорняки в саду. Теперь, когда я все о ней знал, к ней еще трудней было подступиться. Не то чтобы я ее жалел. Я заучивал слова, которые скажу ей при встрече, но все звучало как-то фальшиво. Что скажешь человеку, совсем недавно потерявшему половину семьи? Это стояло между нами неприступной горной вершиной. Так что я избегал встречи.

Потом мы всей семьей отправились в обязательную ежегодную поездку в гости к отцовской сестре, и на следующие четыре дня я был избавлен от этих мыслей. Что было почти облегчением. Я говорю «почти», потому что родителям тогда оставалось меньше двух лет до развода, и поездка прошла отвратительно — три молчаливых, напряженных дня в машине по пути туда и обратно, и дурацкое деланное веселье, которое должно было порадовать моих дядю с тетей, но не радовало совсем. Вы бы видели, как они без конца переглядывались, словно говоря: «Господи Иисусе, забери отсюда этих людей!».

Они понимали. Все всё понимали. Мои родители не могли бы скрыть даже монетку от слепого.

Но едва мы вернулись домой, как снова я начал волноваться из-за Мэг. Не пойму, отчего до меня не дошло, что ей, наверно, не хотелось вспоминать о смерти родителей гораздо больше, чем мне хотелось об этом поговорить. Но — не дошло.

Я считал, что стоит сказать хоть что-нибудь, но не знал, что. Боялся дать маху. Дать маху перед Мэг.