Зигмунт Милошевский - Ярость

Ян Павел Берут гордо выпрямился.

— Пан, похоже, не из Ольштына?

— Восьмой смертный грех, знаю, [46] Вообще-то, христианство знает семь смертных грехов: гордыня, зависть, чревоугодие, блуд, гнев, алчность и уныние (имеются разночтения), так что здесь к смертным грехам причисляется еще и оскорбление чужой родины; но встречаются и другие списки смертных грехов (десять и более). В Сети нашлось и такое вот сообщение, что Ватикан расширил список смертных грехов ( http://supersolnishco.net/7521-posledstviya-smertnyx-grexov.html ). Так что теперь смертными грехами считаются: «биоэтические» нарушения (контроль рождаемости); «сомнительные с моральной точки зрения» эксперименты (например, изучение и применение стволовых клеток); употребление наркотиков; загрязнение окружающей среды; увеличение имущественного расслоения; избыточное богатство; действия, приводящие к увеличению количества бедных. Короче, нашим депутатам из преисподней не вырваться! — Прим. перевод. — буркнул тот. У него уже начиналась аллергия на местных патриотов.

— Все больше народу приезжает к нам, в Вармию, — продолжил Берут, как будто предыдущие слова его совсем не обескуражили. — И меня это совершенно не удивляет. Вот вы знаете, что только в границах Ольштына имеется одиннадцать озер?

— Потому-то ревматизм здесь убивает чаще, чем коронарные заболевания. Пошли уже.

Туман должен был обладать сознанием, потому что окружил его не бессмысленно, но хитро протек под пальто, протиснулся между пуговицами пиджака и сорочки, чтобы охватить Шацкого холодным и сырым обручем. Тот поежился, как будто бы неожиданно его забросили в слишком холодную воду. Похоже, что здесь меня скорее прикончит термический шок, чем ревматизм.

Вместе они прошли от заправки до головного ольштынского перекрестка. Хотя такое казалось просто невозможным, но светофоры для пешеходов представляли еще большую сложность, чем для автомобилей. Поочередно запускаемые на перекресток машины должны были получить возможность ехать во все стороны, а это означало, что пешеходам приходилось ожидать часами, чтобы потом бросаться в спринтерском темпе, потому что зеленый сигнал начинал мигать практически сразу после того, как зажигался. Им даже удалось добраться до полосы, разделяющей направления мостовой, когда загорелся красный. Шацкий собрался было рвануть, но Берут стальной хваткой перехватил его плечо и завернул.

— Красный, — пояснил он, даже не глядя на прокурора.

Тот посчитал, что скандал устраивать нет смысла.

Когда, в конце концов, они покинули перекресток и направлялись слегка под горку по улице Независимости, то как раз шли мимо небольшого скансена немецких общественных зданий. Сначала был живописная пожарная часть, с покрашенными красной краской старыми воротами в гаражи; затем средняя школа, собранная из того же красного кирпича, что и все остальное.

Когда они свернули на Марианскую и добрались до места временно приостановленных дорожных работ, слева от них были живописные постройки старой больницы, а на холме справа — очередная оставшаяся от немцев школа, так, по крайней мере, идентифицировал архитектуру Шацкий.

Вход в подземелья был тщательно закрыт пленкой.

— Зайдем через больницу, — сказал Берут.

Он повел через сад и дальше, к лаборатории, в которой делали анализы; там должен был находиться один из боковых входов. Шацкий ожидал необычных неоготических интерьеров, но здесь была банальная больница, с линолеумом на полу, подвесными потолками и выкрашенными зеленой краской стенами, с деревянной панелью на высоте пояса, чтобы кровати и носилки не отбивали штукатурку. Прокурор с полицейским прошли немног по коридору и спустились по ступеням в подвал. Он уже выглядел не столь опрятно, подвесной потолок сменился сводчатым, но, все равно, это не был оставшийся после немцев подвал, какого ожидал, с кирпичными стенами и названиями помещений, выписанными готическим шрифтом.

Берут сорвал полицейскую пломбу с самых обычных дверей, и они прошли в подвальное помещение.

— Так чем же все это было?

— Противовоздушным убежищем, выстроенным во время войны для пациентов госпиталя и богадельни.

— Богадельни?

— Здание с другой стороны улицы, сейчас это интернат школы для медсестер, но сто лет назад его выстроили в качестве Armenhaus , богадельни для тех, кто нуждался в постоянной помощи, а семьи не имел. Замечательный пример заботы государства об отверженных.

— Рейх заботился о собственных подданных.

Они вошли в средину, и Берут щелкнул выключателем, темноту прогнал яркий свет полицейских прожекторов. Как правило, Шацкий видел их подключенными к жужжащим генераторам, здесь же светильники подключили к больничной электросети.

— Тогда это была еще Германская Империя, — поправил полицейский.

— Ну да, так называемый Второй Рейх. — Шацкий не собирался сдаваться перед местным патриотом. — А мне казалось, будто бы вы знаете историю своей малой родины. Малого Рейха, можно сказать.

Он ожидал старой песни, что здесь Вармия, а не Мазуры, Королевская Пруссия, до разделов [47] Разде́лы Ре́чи Посполи́той (польск. Rozbiory Rzeczpospolitej ) — раздел территории польско-литовского государства (Речи Посполитой) между Прусским королевством, Российской империей и Австрийской монархией в конце XVIII века (1772–1795). Первый раздел произошёл в 1772 году, второй — 23 января 1793 года, третий — 24 октября 1795 года. — священная польская земля, и так далее, но Берут просто прошел в помещение.

Убежище не было огромным, сразу же за входом находились санитарные помещения, за тем зал — точно такой же, в котором обнаружили скелет.

— И много здесь таких залов? — спросил Шацкий у Берута.

— Этот и второй, в котором мы были ранее. Четыре входа. Один в больнице, второй в интернате, и два аварийный, на случай разрушения зданий. Их уже давно засыпали.

— Выходит, кто-то должен был зайти через здания.

— Я понимаю, о чем вы думаете. К сожалению, в интернате у поста администратора имеется только одна камера, и, теоретически, мимо нее вроде как нужно пройти, только никто в здравом уме через интернат заходить бы не стал. Там все время кто-то да крутится, вроде как ночная тишина, но с молодежью, мы же знаем… — Берут произнес это таким тоном, будто сам молодым никогда не был. — В свою очередь, в больнице мониторинг получше, но это несколько зданий различного времени постройки, больше десятка входов, проходы, соединительные отрезки — настоящий лабиринт. И все время движение, ежедневно новые лица. Легче лишь на вокзале раствориться в толпе.

Шацкий подумал, что, в конце концов, сотрудничество с желторотым новичком, который еще недавно хватал пьяных водителей и выслеживал, наверняка со страшной заядлостью, государственных служащих, переходящих улицу на красный свет, будет выглядеть не так уже и паршиво.