Зигмунт Милошевский - Ярость

Понятное дело, что Хеля не отвечала. Невероятно. Шацкий отослал ей неприятный SMS, решил приготовить лапшу, обязательный пункт меню всех тех, кто терпеть не могут готовить, но и не желают помирать голодной смертью.

Семь часов вечера.

Женя возвратилась перед самыми «Фактами», что Шацкий воспринял с облегчением, поскольку не мог справиться с нарастающим беспокойством. Перед этим, в рамках отвлекающих действий немного убрал, немного готовил.

В морозилке нашелся пучок зеленой спаржи, он отварил ее на пару, порезал и прибавил к лапше. Ко всему этому, немного старого «янтарного» сыра, который Шацкий ценил выше пармезана, из чулана была выкопана бутвлка испанского вина на черный день… и voilà , эксклюзивный ужин готов.

— Позвони ей, пускай поужинает с нами, — сказала Женя, садясь за стол.

— Здесь всего лишь две порции.

— Перестань, позвони.

— Нет.

— Тогда позвони, чтобы, по крайней мере, знать, что все в порядке.

— Я звонил, она не отвечает.

Понятное дело, тут же бровь поехала кверху, словно в мультфильме.

— Ага. И как ты думаешь, почему?

Шацкий какое-то время размышлял, перемешивая лапшу. Это было не слишком-то по-светски, но он любил, чтобы в лапше растворилось как можно больше сыра.

— Погоди, попробую вспомнить несколько самых популярных отговорок. В Варшаве, как правило, она не могла ответить, так как находилась в метро, наверняка шла по туннелям пешком. Но здесь даже трамвая нет, так что штучка отпадает. Остается разряженный аккумулятор, или переключила телефон на беззвучный режим, как хорошая ученица, и забыла об этом, или же спрятала поглубже в сумочку, чтобы нехорошие ольштынцы не напали и не украли цацку. Довольно часто еще случаются различные аварии. В последнее время довольно популярна была отговорка «из-за мороси», мол, если звонишь с улицы, так телефон «подвешивается». И всегда, когда я это слушаю, меня удивляет одно.

— Ну?

— Неужели она не знает, чем я занимаюсь? Что после двух десятков лет, в течение которых я выслушиваю различных преступников и разбойников, она, по крайней мере, из уважения к отцу должна приготовить какую-нибудь продуманную ложь? Больше всего меня обижает то, что она желает меня обмануть на «отъебись». Тогда я думаю, что она не уважает меня как прокурора.

Лежащая рядом мобилка зазвенела. Шацкий глянул на экран.

Это не Хеля, ни кто-то другой из его адресной книжки, но и не из черного списка.

— Ну вот, пожалуйста, — сказал он, беря аппарат. — Я переключу на динамик, чтобы ты сама слышала, как она выкручивается, что ее телефон разрядился, что поначалу искала зарядку, не нашла, и вот только теперь звонит от подружки, а раньше не хотела, потому что у подружки мало средств на счету. Сама увидишь.

Он нажал кнопку приема.

— Да?

— Это пан прокурор Шацкий? — спросил женский голос. Молодой, но и не слишком молодой.

Теодор Шацкий сглотнул слюну. В голову пришла чудовищная мысль, что звонить может кто-то из полиции или скорой помощи.

— Слушаю.

— Меня зовут Наташа Кветневская, звоню из журнала «Дэбата». Во-первых, я хотела бы представиться, потому что, наверняка, мы будем долго сотрудничать…

— Я уже не работаю.

— Не понимаю.

— Уже начало восьмого. Я сижу дома и ужинаю. Не работаю.

Женя вздохнула и устроила подбородок на сомкнутых пальцах, сладко улыбаясь, явно довольная тем, что может послушать эту беседу.

— Тогда знайте, что мы работаем. В средствах массовой информации рабочее время понятие относительное. Я хотела бы вас прокомментировать сегодняшнее судебное рассмотрение дела пана Адамаса. Что вы скажете по факту того, что художника преследуют, а его работы проходят цензуру функционерами юстиции под предлогом нарушения общественного пространства.

Шацкий глянул на Женю и пожал плечами. Он понятия не имел, о чем идет речь. Та прошептала ему: «И-винь-ский». Тут что-то начало проясняться, по радио прокурор слышал, будто кто-то упоминал Ивиньскому о его прошлом в ПОРП, повесив табличку с соответствующим текстом на депутатском кабинете политика.

Вообще-то говоря, следовало бы попросить позвонить завтра. Вообще-то…

— Поймите верно, что содержание упомянутой работы здесь с делом никак не связано, поэтому наши действия трудно назвать цензурой, — очень серьезным тоном заявил Шацкий в трубку. — Речь исключительно связана с ее эстетикой. Наше учреждение было обязано, что следует из директив Сообщества, преследовать лиц, которые своими действиями делают неэстетичным общественное пространство. Произведение пана Адамаса, по нашему мнению, критериям эстетики соответствует недостаточно.

— Но как вы считаете, какими последствиями могут обладать ограничивающие применения этой директивы?

— Мы оцениваем, что в Ольштыне это будет связано с плановым разрушением около двадцати процентов городской застройки, — сказал Шацкий и отключился.

Женя постучала себя по лбу.

Восемь часов вечера.

Калории, спиртное и компания Жени, хотя все это, возможно, следовало бы выставить и в другой очередности, привели к тому, что его беспокойство несколько стихло. Шацкий не мог вернуться к рутинному нетерпению или, как вчера замечательно выразила его дочь, к ярости. Он посчитал, что еще подождет Хелю, чтобы отругать хорошенько, и только потом отправится спать.

— Ты считаешь, я должен назначить ей какое-то наказание? — крикнул он из большой комнаты Жене, которая отогревалась в ванне.

Та не услышала, поэтому Шацкий взял бокал с вином и отправился в ванную.

— Можно?

— Нет.

— Почему? Я хотел поглядеть на тебя голенькую.

— Представь себе, что не всякий раз, когда я здесь, то обкладываю себе сиськи пеной и нетерпеливо ожидаю моего похотливого любовника.

— Так ведь туалет у нас отдельно.

— Ну что я могу поделать, раз уж мне нравиться посрать в ванну. Не глупи, я провожу косметические мероприятия, в ходе которых выгляжу ужасно непривлекательно. Сейчас никакой мужчина не может меня видеть.

Шацкий уселся на полу возле двери.

— Тебе не кажется, что я обязан назначить ей какое-то наказание?

— Не вмешивай меня в это.

— Я серьезно спрашиваю.

— А я тебе серьезно отвечаю: меня не вмешивай.

Шацкий вздохнул. Наказания никогда не были его сильной стороной. Он прекрасно понимал, как это звучит, и что, будучи прокурором, просто не имеет права иметь подобного эпиграфа, вышитого на салфеточке над своим рабочим столом. Будучи прокурором, он четырежды требовал пожизненного заключения, и у него даже веко не шевельнулось. Но он понятия не имел, как наказать шестнадцатилетнюю девицу. Ну что, никуда не пускать из дому? Она над ним просто посмеется, будет сидеть у себя в комнате и, пользуясь компьютером и телефоном, зависнет в социальных сетях. Отобрать деньги, так тогда она чего-нибудь словчит, и тогда либо мать переведет, либо даст Женя.