Чон Ючжон - Хороший сын, или Происхождение видов

Секунду, подожди. Посмотри вниз. Заговорил Реалист. Я посмотрел на мраморный пол, блестящий, как жемчуг. В нем отражался сидевший на коленях возле трупа мамы сумасшедший — его тело раскачивалось взад и вперед, он смеялся, обнажая в львином оскале зубы. Когда я повернул голову, то увидел мертвую маму. Как и десять лет назад, когда я один смеялся в кинотеатре в районе Тонсундон, она спрашивала меня грустными глазами: «Что смешного?»

Смех резко оборвался. Наступила тишина. Разгневанный голос привел меня в себя.

Ты как… смеешь… как… как ты посмел папину…

Я посмотрел на бритву. В глаза бросились инициалы на рукоятке. Я сразу вспомнил расширившиеся черные зрачки мамы. Вспомнил налившиеся кровью глаза и свирепые языки пламени, и жар, которые сжигали маму, словно дерево. Не может быть. Неужели она вела себя так только из-за этого? Из-за того, что я, такой ничтожный, посмел забрать папину бритву?

Ты…

Ючжин, ты…

Ты не должен жить.

В этом и была причина, по которой я не должен жить? Это и есть мое преступление, за которое она приговорила меня к смерти? И чтобы привести приговор в исполнение, она хотела перерезать мне горло? Из-за этого она, в итоге, погибла сама, погибла от моих рук и вопреки своим намерениям, ведь правда? Так она разрушила мою жизнь? Именно из-за этого? Из-за какой-то вещицы умершего папы?

Я покачал головой. Это все равно что, охотясь на мышь, пульнуть по дому крылатой ракетой с максимальной дальностью стрельбы в восемьсот километров. Смог бы я избежать этой сумасшедшей ракетной атаки, если бы вчера ночью успел спрятать бритву до того, как мама вытащила ее из моего кармана, скажем, ухитрился бы просунуть ее к себе в рукав или зажать между пальцами?

Я снова покачал головой. Избежать ужасной трагедии было уже поздно. Невозможно исправить ход событий, которые уже прошли временную спираль, и изменить их направление. Это под силу лишь богу или высшему разуму, но никак не человеку, который сходит теперь с ума перед телом мамы. Единственное, что я мог сделать — это посмотреть на ситуацию под другим углом зрения. Но, как ни крути, можно ли найти оправдание тому, что предмет умершего человека разрушил сразу две жизни?

Я уже в третий раз покачал головой. Можно было даже не пытаться. Сама ситуация казалась сюрреалистичной, такое нарочно не придумаешь. Подобное могло произойти, только если бы мама была одержимой… Во мне все кипело. Я сердито смотрел в ее глаза. Пальцы, державшие бритву, подрагивали. Мне очень хотелось встряхнуть маму за плечи. Хотелось крикнуть ей. Не молчи! Скажи что-нибудь! Объясни, каково это двадцать пять лет контролировать жизнь сына, и потом полностью разрушить ее?

Начали бить часы. Восемь ударов. В голове будто переключили скорость на коробке передач, и передо мной снова проступила реальность. И с ней вернулось страшное отчаяние. Мой взгляд, словно электрон в магнитном поле, двигался по часовой стрелке — кухня, лестница, ведущая на второй этаж, дверь комнаты напротив маминой спальни, шкаф в углу, часы… В моей памяти всплыли удары этих часов. Раз, два, три.

Я задержал дыхание. Вчера ночью я отправился домой в полночь, а в свою комнату поднялся только в три часа ночи.

На то, чтобы подняться в свою комнату с момента столкновения с мамой у двери квартиры, потребовалось бы от силы минут тридцать. В таком случае я должен был вернуться домой в половине третьего. Не может быть, чтобы я два с половиной часа шел домой. Волоски у меня на руках встали дыбом. Пришел ответ на вопрос, почему мама примерно в половине второго звонила Хэчжину и тете, а параллельно возник новый — где я был и что делал с полуночи до половины третьего?

Мама, завтра. Завтра утром все расскажу.

Из воспоминаний о вчерашней ночи всплыл мой голос.

Что расскажешь? — автоматически последовал голос мамы. — Что ты расскажешь?

Действительно. Что я хотел рассказать «завтра утром»? Сейчас, когда это утро уже настало, мне нечего сказать. Одно было ясно — я хотел перенести разговор на утро, потому что был ужасно опустошен и обессилен. Чем я таким занимался, что так сильно вымотался, ведь до полуночи я летал, прямо как ласточка? А может быть, где-то у стройки или на углу улицы со мной случился припадок? Тогда кроссовки мокрые и перепачканы грязью именно из-за этого. Почему мама не спала? Почему, как только я вошел в квартиру, она обшарила карманы моей куртки и штанов? Почему я не сопротивлялся? Она же перешла черту. Вопросы возникали один за другим. В конце концов появился самый главный. Почему мама вела себя как безумная? Неужели и впрямь из-за бритвы?

Вдруг мелькнула одна мысль, которая не приходила раньше в мою перегруженную голову, — память вернулась ко мне не полностью. Я вспомнил ясно все, что случилось прошлой ночью, но причина всего этого была до сих пор скрыта от меня. Чертовы факты, которые мне удалось восстановить, оказались лишь половиной всей правды.

Глаза запульсировали. Мне ужасно хотелось вновь оказаться в кровати. А Оптимист сверлил мне мозг и советовал в мои заложенные уши, что лучше и не пытаться распутать всю эту страшную ситуацию, а сразу пойти в тюрьму. Вдруг я ощутил под ногами колебания двигающегося поезда, а в голове раздалось объявление диктора:

— Внимание! Поезд «Хэчжин», выехавший сегодня рано утром со станции Санам, прибывает в прихожую нашей квартиры в одиннадцать часов утра.

До прибытия «поезда» оставалось три часа. Я не был уверен, что смогу за это время ответить на вопрос «почему». Реалист посоветовал мне заняться делом, а не терять время понапрасну, сомневаясь в своих возможностях. Иными словами — я должен сделать так, чтобы Хэчжин вернулся именно домой, а не на место убийства. Только при этом условии я смогу снова заняться поиском ответа, а, получив его, перейти к типичному для всех убийц мира вопросу: как вести себя дальше — сдаться либо убежать. Я положил бритву на стойку у кухни и вошел в мамину спальню.

Есть вещи, которые никогда не меняются, независимо от времени и места. Именно к таким вещам относилась спальня мамы. Независимо от места проживания, она всегда оставалась одинаковый — и в доме в районе Панбэдон, где мы жили еще с папой и братом, и в здании с торговым центром в городе Инчхон, где в течение пятнадцати лет располагалась наша квартира, и в этом пентхаусе, куда мы переехали год назад. Сама мебель и ее расположение оставались неизменными. Старейшим предметом мебели было бюро, которое принадлежало ей еще до замужества.

Я остановился перед ним и посмотрел на статую Девы Марии, которая стояла глубоко внутри бюро. Богоматерь с воинствующим видом, совсем не вязавшимся с ее образом «Милосердная Божья Матерь», одной ногой попирала голову змея. Рядом были часы с подставкой под ручку, пенал с пишущими принадлежностями и две книги, которые, вполне возможно, мама принесла из кабинета.