Дж. Конрат - Виски с лимоном

Закорючки складывались в слова — всего два слова, практически едва читаемые: «СЫН БАДДИ».

— То есть убийца — сын Бадди?

— Может быть. Или просто сын его приятеля. [13] Бадди (амер., разговоры.) — дружище, приятель. Или, может, это вообще ни к чему не имеет отношения. Я позвонил Мелиссе Бустер, и она сказала, что не знает никого по имени Бадди.

Я некоторое время поломала над этим голову.

— А что насчет списка его пациентов? Нет там никого с именем Бадди?

— Я проверил. Никого, даже близко.

— Давай проверим всю биографию Бустера, посмотрим, не знал ли он какого Бадди.

— Величественная задача.

— Мы возложим ее на нашу специальную опергруппу, — усмехнулась я и сменила тему: — Я знаю, каким образом убийца выбросил жертву в мусорный бак, не будучи при этом замеченным.

Бенедикт вскинул бровь. Я всегда хотела уметь так делать — приподнимать одну бровь в молчаливом вопросе. К сожалению, обе мои брови сцеплены с одним и тем же лицевым мускулом, и, когда бы я ни пыталась вскинуть одну, неизменно получается подергивание в духе Граучо Маркса. [14] Один из троицы знаменитых комиков немого кино, братьев Маркс.

— Он стащил контейнер с площадки перед магазином на углу Линкольн-стрит, забрал его домой, определенным образом расположил в нем тело, потом привез и поставил у магазина на Монро-стрит, а тот бак забрал с собой. Если у него в грузовом фургоне есть спусковой пандус и ручная тележка, он мог заменить баки секунд за двадцать.

— Может, мусорщик?

— Может быть. Проверь еще раз список пациентов Бустера, обрати внимание на профессии: мусорщик, почтальон, рассыльный — любой, кто водит грузовичок. Справься в Управлении автомобильного транспорта, пробегись по всем владельцам автофургонов в этом списке.

Зазвонил телефон, и я, схватив трубку, поспешно приложила ее к уху.

— Дэниелс.

— Это детектив Ивенс, полиция Палатайна. Я слышал, вы отбираете у нас дело Бустера.

Я осветила ему положение вещей, закончив рассказом об обнаружении рецептурного блокнота.

— Не могу поверить, что мы его пропустили.

— Вы просто его не искали. Имя вам о чем-нибудь говорит?

— Бадди? Нет. Не могли бы вы переслать нам его по факсу вместе с рецептом? Мой капитан сам расчленит меня за то, что я этого не нашел.

— Скольких человек вы опросили?

— Больше тридцати. Друзей, соседей, родственников. Всех, кто знал парня со старших классов школы.

— Кто-нибудь на подозрении?

— У вас есть наш отчет.

— Там не приводятся ваши догадки. Никто не показался нам странным?

— Половина его родичей со странностями. Но не в криминальном смысле. Этого человека все любили. Мы не могли отыскать причин, по которым кто-то мог бы отправить его на тот свет.

— Я так понимаю, что теперь вы будете искать более пристально.

— Теперь, когда мы знаем, что его убили за рецепт? Черт возьми, конечно! Теперь я буду тягать наркодилеров, наркоманов, чертову прорву народу.

— Мы ищем человека с грузовым фургоном. Я могла бы послать вам своих людей в помощь, если нужно.

— Нет. Это убийство всех здесь взбаламутило. Палатайн — тихий маленький городок. У нас больше чем достаточно ребят, которые хотели бы еще раз попытать счастья в этом деле.

— Держите нас в курсе, Ивенс.

— И вы также.

Я опустила трубку на рычаг и чихнула. Вытащила еще один платок.

— Итак, давай наведаемся в «Севен илевен» на Линкольн-стрит, посмотрим, не бросилось ли им в глаза что-нибудь. Ты не наткнулся в лаборатории на фэбээровцев?

— Наткнулся. Спасибо, что их прислала. Мне пришлось симулировать приступ диареи, чтобы отбояриться от их бесконечных монологов.

— Ну и как, сработало?

— Нет. Они потащились за мной в сортир.

— Есть какие-нибудь отпечатки на конфетах?

— Мы не нашли, во всяком случае. Но они там хотят провести еще кое-какие анализы.

— Как твой рот?

— Болит, но вкус уже возвращается. Не желаешь перекусить?

— Мне надо еще пролистать кое-какие донесения, а потом я собираюсь завершить на сегодня.

— Поскольку мне все равно выходить, то зайду в «Севен илевен» на Линкольна. Если память меня не подводит, это прямо рядом с одной классной мексиканской забегаловкой.

В животе у Харба одобрительно заурчало.

— До завтра, Харб.

— Пока, Джек.

Бенедикт ушел. А я бросилась в атаку на лежащую передо мной груду бумаг, в том числе принялась отпечатывать на машинке результаты нашего визита в больницу и поездки к Мелиссе Бустер. На дворе стоял век компьютеров, но я, как и прежде, пользовалась обычной электрической пишущей машинкой, прекрасно зная, что коллеги-полицейские считают меня в этом отношении допотопным динозавром. Но даже если бы я воспылала любовью к высоким технологиям, то все равно не могу понять, что бы дал мне в этом случае хороший компьютер. Десять слов в минуту есть десять слов в минуту — не важно, на чем ты их выстукиваешь.

Когда я закончила, то так и осталась сидеть за столом, пялясь на страницу.

Больше мне на работе делать было нечего, но не было и никакой веской причины идти домой. Там не ждали меня ни семья, ни муж, ни любовник. Это было просто место, где я держала свой небогатый скарб, принимала пищу, тщетно пыталась отдохнуть.

— Все, что у меня есть, — это ты, — сказала я отчету.

Отчет ничего не ответил.

Я вздохнула, потом встала и отправилась восвояси, отдавая себя на откуп еще одной бессонной ночи.

Об этом заведении ему рассказывал бывший сокамерник, когда долгими, тоскливыми ночами больше нечего делать, как чесать языком и нести чего ни попадя.

— Просто подойди к бармену, такому лысому парню по имени Флойд. Скажи, мол, надо починить телевизор.

Пряничный человек отнесся к этому совету так же скептически, как и к любой тюремной трепотне. Кроме того, если бы ему потребовалось с кем-то разобраться, он был бы более чем счастлив заняться этим сам. Вообще, если тюремная жизнь чему-то его научила, так это рассчитывать только на себя.

Но сейчас другой случай. Он не хочет, чтобы его хоть в малейшей степени связали с этим поступком. Самоличное выполнение работы хоть и несет в себе самом награду, однако слишком рискованно. Вдобавок тут есть что-то от божественного всемогущества — дергать за ниточки, а самому при этом оставаться невидимым. Это прибавляет благоговейного страха к его персоне.

Нынешняя идея пришла к нему после того, как он порезвился над этой шлюхой. Уж он ее уделал. Столько раз подводил к самому порогу смерти. Расплата за унижение, за презрение, за то, что выбрала не тот объект для своих издевок.

Когда закончил с ней, когда лежал там голым рядом с мертвым телом, он стал думать о своем противнике, о Джек Дэниелс.