Чарльз Маклин - Домой до темноты

В центре пещеры я опустился на корточки и медленно обернулся вокруг себя, светя на пол и стены; ничего — ни сухого листика, ни паутинки. Грот словно чисто вымели, оставив лишь меловой контур. Я опустил фонарик на пол, направив луч к абрису.

На мессе Бейли рассказал легенду о первом рисунке: девушка смотрит на своего возлюбленного — спящего у костра воина — и хочет сохранить его красоту. Головешкой она обводит контур его тени на стене пещеры, чем навеки запечатлевает образ любимого.

— Ею двигала любовь, — сказал Бейли. — Но безотчетное желание запечатлеть и тем самым удержать быстротекущее мгновенье таит в себе противоядие от человеческой бренности.

На четвереньках я подобрался к меловому контуру и положил в него руку. Наверное к ночи каменные плиты остывают. Кровоподтек на голове Софи поддерживал версию, что убийца подкрался к ней сзади, оглушил, а потом принес в грот и задушил. Видимо, он силен.

В поминальной речи Бейли сказал: нужно возрадоваться, что частица юной художницы, «творившей, словно ангел», осталась в ее работах. Я с ним не согласен, но слышать это было приятно. После мессы мы стояли на ступенях Сан-Миниато, откуда Флоренция видна как на ладони. Я обнял плачущую Лору, она еле держалась. Подошел Бейли; я боялся, что он сунется с разговорами, но художник только отдал альбом и ушел.

По дороге в отель я его пролистал. Даже беглый взгляд подтверждал мою догадку: источник вдохновения — белый дом с сайта, который Сам Меткаф обнаружила в своем списке. Одна из первых страниц была вырвана. Бейли не знал, давно ли она исчезла, но заверил, что все рисунки на месте.

Я выключил фонарик.

В кромешной тьме мое прерывистое дыхание, усиленное могильной акустикой, напоминало храп спящего зверя или кряхтенье человека, который надрывается с тяжелым грузом. В склепе пахло землей, но не противно.

Сознаюсь, мне не хватало духу реально представить убийство Софи — отчасти поэтому я и пришел сюда. В этой мрачной пещере я хотел мысленно воспроизвести то, что пережил мой ребенок. Хотел взглянуть дьяволу в лицо. Я пытался вообразить ее чувства… но что-то мешало. Мать твою за ногу! Ты должен понять, как ей было страшно!

Меня затрясло, но не от холода.

Я вспомнил нашу последнюю встречу: мы стояли перед рестораном на виа Дель-Моро (вчера мы с Лорой там обедали). Мы слегка поцапались, ничего серьезного, но Софи немного приуныла. Я хотел спросить, все ли в порядке, но она улыбнулась, и момент прошел. Это было всего за неделю до несчастья, когда за ней уже наверняка охотились.

Почему она ничего не сказала? Почему я не разглядел, что она испугана? Я часто спрашивал себя об этом. В то время я был весь в работе и совсем замотался, добавляя последние штрихи к сделке, доход от которой позволял больше никогда не тревожиться о деньгах. Наверное, дочь поняла, что я слишком занят, чтобы еще обременять меня своими проблемами. Это невыносимо.

И вот в той адской дыре, где ее настиг кошмар, я принял решение, которым связал себя как священным обетом. Прошло четырнадцать месяцев, и я мог не задаваться вопросом о его законности. Полиция ничего не добилась и закрыла дело, чем признала свое поражение. Я долго подавлял в себе гнев, и он дистиллировался в четкую холодную решимость. Во мне всегда жил голос, не позволявший сдаться; отныне все силы и средства я отдам на то, чтобы поквитаться за смерть Софи.

Я его разыщу, даже если на это уйдет остаток моей жизни.

Вдруг наверху что-то зашуршало. Сдержавшись, чтобы не схватить фонарь, я затаил дыханье и прислушался. Шорох прекратился, но через секунду показалось, что я слышу чье-то сопение.

Глаза уже привыкли к темноте. Сквозь отдушину купола я видел слабое свечение вечернего неба. Потом вдруг мелькнула тень, словно к ржавой решетке кто-то приник.

Стараясь не шуметь, я потянулся к фонарику. Затем вскинул руку и включил его, метя в середину потолка.

Луч ударил в цель. Я вгляделся, щурясь от яркой световой полосы. За решеткой что-то сверкнуло. Может, объектив камеры, или стекла очков, или чей-то глаз…

Голубоватый блик, который мгновенно исчез.

Уже через полминуты я был на верху кургана. Никого. Сердце мое колотилось; лучом я обшарил заросли — ничего необычного, никакого шевеления.

В кустах я без труда нашел вентиляционную отдушину, прикрытую тяжелым каменным колпаком. Никаких следов, что его сдвигали.

Но ведь мне помнилось, я вправду что-то видел.

Со стороны виа делла Скала застрекотал мопед. Я направил фонарик на край ограды, и тут мой телефон зашелся звоном, точно будильник.

Лора! Я совсем забыл, что обещал позвонить до семи. Не дожидаясь упреков, я сказал:

— Милая, прости… уже еду. Все в порядке?

Долгое молчание.

— У меня все хорошо. А у тебя?

Мужской голос, сипловатый и тягучий.

— Кто это? — Возникла нелепая мысль, что Лора не одна.

В трубке что-то глухо стукнуло, послышалось невнятное бормотанье.

Я взглянул на дисплей — пусто.

— Наверное, вы ошиблись, — сказал я.

— Не дергайся, Эд.

— Погодите, кто говорит? Отбой.

Страж отправил в рот полную ложку папарделле. [21] Папарделле — итальянское блюдо: лапша с мясным соусом.

— Molto buono… превосходно, — кивнул он официанту, который подал блюдо и желал услышать вердикт. — Mille grazie, signore. [22] Премного благодарен, синьор (ит.).

Теперь хорошо бы остаться одному и насладиться едой.

Домашняя лапша и кабанья подливка сочетались идеально. Вдогонку глотку вина двинулся терпкий мускусный вкус дикого хряка. Когда Страж пребывал в «чувствительном» настроении, от этого блюда багровело лицо, но сегодня, слава богу, обошлось. Здешняя кухня впечатляла сама по себе, и перебивать вкус пиротехническими эффектами было нежелательно.

Он занимал тот самый столик, за которым в тот вечер она сидела с отцом.

Может, спросить метрдотеля о супружеской паре высоких спокойных англичан, которая обедала здесь вчера вечером? Столик тот же? Любопытно, но нельзя привлекать к себе внимание. Каково было бы, если б сейчас Эд и Лора вошли в ресторан? (Листеры столик не резервировали — он проверил.) Выдал бы он себя чем-нибудь? Возбуждала мысль встретиться с ними лицом к лицу.

Будто бы Софи привела его на знакомство с родителями. Этот ресторан — одну из немногих во Флоренции подлинных тосканских харчевен, где меню не ограничивалось белой фасолью, потрохами и бифштексом — он выбрал лишь потому, что хотел вновь ощутить ее рядом.

Страж закинул в рот кусочек хлеба, которым подтер остатки соуса, и слизнул темную капельку с костяшки большого пальца. Он понимал, что возращением во Флоренцию затеял опасную игру.

Вчера вечером он провел беглый обыск во всех комнатах опустевшей квартиры Сам Меткаф, не прикасаясь к ярусам коробок и ящиков, — ноутбук багажом не отправляют.