Чарльз Маклин - Домой до темноты

— Ты сам спросил совета. — Уилл снял очки и потер глаза. Я уже настроился выслушать лекцию о кризисе среднего возраста, но получил лишь предостережение: — Возможно, она замышляет шантаж или какую-нибудь аферу. Представь, что будет, если все выйдет наружу.

— Что выйдет-то? Нечему выходить, — спокойно ответил я.

— Ты летишь вслепую, Эд. В Сети ищут не насущное, а грезу, — вот в чем опасность. Просто помни: когда она тебе пишет, ты не видишь ее лица.

Уилл взглянул на часы и откинулся в кресле, забросив руки за голову.

— Твои пятьдесят минут истекли. Меня ждут другие пациенты.

— Очень смешно. — Я выставил средний палец.

— И как ты собираешься найти эту личность? — спросил шурин, провожая меня к двери.

Оказалось, мы еще говорим о девушке.

По дороге из больницы в офис я включил ноутбук и снова проверил почту. Перед тем я отправил сообщение, в котором спрашивал, благополучно ли Джелена прибыла в Вашингтон. Ответ был короткий и беззаботный; не надо было видеть ее лицо, чтобы поверить в ее искренность.

Уилл все не так понял.

озорница: привет, вот она снова я! у меня все хорошо, в поезде всю дорогу спала как бревно, тут пекло, похоже, пробуду здесь неделю вместо двух, надо бежать, не дергайся, эд. джелли

Не дергайся, Эд? Я улыбнулся.

Полночи я прокручивал в голове эти слова, которые слышал у грота. Детально восстанавливал зловещие стуки и бормотанье в трубке.

Я пометил себе: пусть Фил выяснит у специалистов по безопасности, можно ли отследить входящий звонок со скрытого номера. Если да, когда ждать результата?

Во Флоренции свой номер я дал только Сам Меткаф (кроме Бейли). Не знаю, есть ли тут какая связь, — звонить могли откуда угодно, — но теперь ясно, почему — Сам струхнула и просила больше с ней не общаться: она опасалась, что за кем-то из нас следят.

«Не дергайся, Эд». Что это было: сиплое «Эд» или вопросительное междометие? «Не дергайся, э?» Я сказал, что человек ошибся номером. Что бы ни прозвучало в конце фразы, я уверен: звонили именно мне.

Я откинулся на сиденье, закурил «голуаз» без фильтра и сделал громче радио — Боб Марли, «Одна любовь». [28] Боб (Роберт Неста) Марли (1945–1981) — уроженец Ямайки, жил в Англии и США, икона музыки регги. Песня «One Love» — с его альбома «Exodus» (1977). Глядя на блестевшие под дождем улицы возле «Олимпии», [29] «Олимпия» — большой выставочный зал в западной части Лондона, где проводятся ежегодные выставки, в том числе (до 2005 г.) международная книжная ярмарка. я думал о Джелли, которая плавилась в душном вашингтонском зное. Музыка не смягчала разительный контраст. Я понял, что хочу быть рядом с ней.

Не дергайся, Эд… Просто совпадение.

Перегнувшись через парапет моста, Сам нацелила камеру на радужный след, оставленный речным трамвайчиком. Хотелось запечатлеть, как в воде колышется лимонное небо и, постепенно растворяясь в тени, дрожат фасады особняков, выстроившихся по берегам канала. Да уж, надо быть Тернером, [30] Уильям Тернер (1775–1851) — английский живописец и график, мастер романтического пейзажа с необычными световыми эффектами и фантасмагорией красок. чтобы уловить оттенки света, изломанные рябью отражения… весь не подвластный времени облик Венеции.

На причале возникла фигура под черной шалью, снабдив картинку необходимой четкой деталью. Помешкав, Сам успела сделать снимок, прежде чем объектив перекрыла очередная орда туристов.

Через минуту причал уже был пуст, из воды ушел свет… Ладно, черт с ним. Надо сваливать, пока кто-нибудь не спросил, как пройти к площади Сан-Марко или из какого она штата. Прелесть цифровой камеры в том, что снимок всегда можно отредактировать, убрав лишнее.

Пройдя по мосту, Сам пересекла маленькую тенистую площадь и нырнула в церковь — с виду обычный дом с заставленными окнами. Внутри пахло камнем, было сумеречно и восхитительно прохладно. Сам плюхнулась на пустую скамью перед запрестольным образом — безвкусным «Вознесением» якобы кисти Веронезе; [31] Веронезе (Паоло Кальяри, 1528–1588) — итальянский живописец, представитель венецианской школы; его работы отличаются размахом композиции и изысканностью серебристого колорита. творение имело подсветку, которая требовала кормежки монетами.

Хотелось просто передохнуть.

Она квартировала на острове Бурано, что в пятидесяти минутах катером от центра Венеции, — морока, если вдруг забудешь кредитку или надумаешь (вот как сегодня) заскочить в номер, чтобы принять душ и переодеться. Нет, жаловаться грех: укромный островок смахивал на пустынь, окно комнаты выходило на лагуну; скромную гостиницу Альберто Зулиана, расположившуюся в ряду рыбацких домишек, пестрых, точно конфетные фантики, рекомендовал Джимми.

Вчера Сам ему звонила — сообщить, что добралась благополучно. Утром набрала снова. Сукин сын не отвечал, что раздражало, — хоть бы поблагодарил за платье, — но было вполне в его духе. Иногда Джимми отсиживался у себя во Фьезоле, надолго «пропадал из эфира». Кажется, он говорил, что за выходные должен прочесть кучу сценариев.

Сам взглянула на часы: начало восьмого — полно времени, чтобы добраться до ресторана.

В отличие от Джимми, венецианского завсегдатая, она плохо знала город. Два прошедших дня Сам осматривала достопримечательности, открывая для себя мерцающее великолепие дворцов и каналов, что помогало отвлечься от дурных мыслей. Оживленная соленым воздухом и ярким чистым светом Адриатики, она почти успокоилась.

Флорентийские события — жуткий телефонный звонок и подозрение о чужом визите, вызвавшее чуть ли не истерику, — казались далекими и нереальными, точно сон, который уже и не вспомнишь. Пусть неприятный, но этот эпизод позволил закрыть дверь в прошлое. Зуд оглянуться исчезал.

Вчерашняя случайная встреча укрепила пока еще хрупкое ощущение безопасности. На камерном концерте в церкви Сан-Бартоломео ее соседями оказались супруги из Принстона, которые, как выяснилось, знали ее родителей. Балф и Ферн Риверс «освежали впечатление о Европе» и, узнав, что Сам направляется в Париж, настояли, чтобы до Вены она ехала вместе с ними. Их общество казалось одуряюще скучным, а кобелиный блеск в глазах Балфа сулил неприятности, но Сам оценила всю выгодность предложения и тотчас согласилась.

Нынче предстоял обед с супругами и их итальянскими приятелями.

Сам сняла очки и краем шелковой блузки протерла линзы. Символически пригнув голову, она медленно двинулась по проходу, все еще полируя стекла. На задних рядах, которые уже заполнялись к вечерней службе, она заметила женщину в черной шали, напомнившую фигуру на причале.

Подойдя ближе, Сам надела очки: женщина оказалась молоденькой девушкой, бледной, болезненного вида. Рядом с ней на скамье лежал пустой черный рюкзак, который близорукая Сам приняла за шаль.