Соно Аяко - Синева небес

— Умер? Развелся?

— Умер.

— Болезнь или несчастный случай?

— Отец много пил, и у него случился инсульт. Мать рассказывала, что когда отец умер, она вздохнула с облегчением.

— Вздохнула с облегчением?

— Его парализовало. Поэтому мать он бить уже не мог. Но язык его не слушался, и вообще он стал вроде как идиотом.

— Но ведь для твоей матери он был мужем, а для тебя — родным отцом, разве не так?

Эти твари радуются тому, что избавились от ставшего обузой человека. Совсем как Сабуро, считающий, что Фудзио лучше умереть. И вот такая гадина едет в поезде и преспокойно разваливается на сиденье, вытягивая ноги в проход, чтобы люди спотыкались о них. А если в результате у беременной женщины случится выкидыш, только и услышишь: «Могло быть и хуже».

Фудзио буквально распирало от злобы.

Довольно продолжительное время ехали молча. Дорога шла вдоль берега моря.

— Что, до Цукуихама так далеко? — осведомилась Каё. Видать, заподозрила неладное.

— Там сейчас строительные работы. Поэтому приходится делать крюк.

Какая там Цукуихама, дорога уже давно завернула к Цуругидзаки!..

— Мне только сейчас пришло в голову, что жена поднимет ужасный скандал из-за денег. Если признаться, что ты не можешь возместить ущерб за сломанное ребро, даже представить страшно, что она устроит. Я подумал, что выбрал неудачный вариант. Поэтому не лучше ли нам прямо сейчас договориться?

— Договориться… Каким образом?

— Ты же ходишь в школу высшей ступени, знаешь, наверное, что к чему. Сделаешь для меня одно приятное дельце, и тогда о деньгах речи уже не будет. Идет?

Каё, глядя на Фудзио своими сонными глазами, сказала:

— Мне все равно, но ты напишешь бумагу, что с этим покончено, и откажешься от компенсации.

Она говорила тихо и абсолютно бесстрастно. Фудзио подумал, что такой стиль поведения полностью соответствует наглому виду, с каким она выставила в проход свои ноги.

— Конечно, если такая бумага тебе необходима, я напишу, — сказал Фудзио.

Дорога, опоясывающая все побережье, была для Фудзио что дом родной. Он неторопливо ехал вдоль берега, а потом свернул на узкую боковую дорогу, напоминающую проселок. Она вела вниз, к морю. Но это был не проселок, дорогу забетонировали. Впрочем, окрестные крестьяне спокойно наваливали на нее ботву и сорняки.

Добились, чтобы город сделал дорожное покрытие, а в сознании дорога так и оставалась проселком.

Остановив машину на некотором отдалении от берега, Фудзио открыл окно и прислушался — не было слышно не только человеческих голосов, но и дыхания моря.

— Какая сегодня темень, — пробормотал Фудзио, переключив передние фары. Как только глаза привыкли к мраку, он сказал Каё:

— Откинь сиденье.

Раздался глухой стук — это Каё опустила сиденье почти до горизонтального положения. Фудзио придвинулся к ней, но Каё вдруг отвела его руку.

— Сначала напиши расписку.

— А после нельзя? В такой темноте трудно писать…

— А ты зажги свет.

— А если нас кто-нибудь заметит, что тогда?

— Мне все равно.

— У меня более тонкая душевная организация, чем у тебя, — сказал Фудзио. — Если я напишу расписку, то и ты, будь добра, напиши, — добавил он, понизив голос.

— Что именно?

— «Обязуюсь не выставлять в проход ноги и сидеть в электричке, как полагается». Вот такую расписку.

— И что будет, если я напишу?

Огонек, до сих пор тлевший где-то в уголке души Фудзио слабо и робко, внезапно разгорелся в огромное бушующее пламя.

— Да ничего не будет. Для тебя это не имеет никакого значения. Ты же бесчувственная.

— Говоришь, что ребро сломал, а я тебе не верю. Ты не похож на больного. Вот если докажешь мне, что действительно сломал ребро, тогда и я сделаю то, что ты хочешь.

Эти слова Каё тоже произнесла с бесстрастным, как у ящерицы, выражением физиономии.

Фудзио отвел от нее глаза и выглянул за окно. На небе, где все еще плыли облака, во мраке, как раз в этот момент показалось несколько звезд; ему почудилось, что они что-то шепчут ему. Он не считал, что понимает язык звезд, но в это мгновение ему показалось, что понимает.

— По справедливости… — торжественно произнесла одна звезда.

— По справедливости жить… — сказала другая. Язык звезд немного отличался от языка людей.

— Как жить по справедливости, да? — молча спросил Фудзио у звезды.

— Подсчитать… Не забыть…

— Подсчитав, уж не забудешь!

Тут Фудзио рассмеялся:

— Жизней столько же, сколько звезд. О каждой жизни не упомнить.

— Подсчитать… Не забыть…

— В человеческом мире много напрасно загубленных жизней, таких, как жизнь моего ребенка, у которого даже имени не было.

— Погасили безымянную звезду…

— Что станет с тем, кто погасил звезду?

— Прекратит существование.

— Такое возмездие?

— Приведение в исполнение до рассвета… Энергичное действие на рассвете… Прежде, чем день шагнет навстречу смерти…

— Я не могу противиться твоему приказу, но мне безумно грустно.

— Согласно закону перерождения…

— На рассвете ты умрешь, потому что погаснешь… Такова судьба звезды!

— Запомнить…

— Да. Запомнить — это действительно человеческий поступок. К этой женщине не относится…

Звезда молчала. Когда Фудзио взглянул наверх, то не обнаружил ни одной звезды, должно быть, их затянули облака.

— Ну, давай напишу я тебе расписку, — сказал Фудзио девушке. — У тебя, наверное, найдется, чем писать.

Деловитыми, как у сорокалетней женщины, движениями Каё открыла портфель и достала шариковую ручку.

— И что же мне писать?… Вот, если так: «Компенсацию за сломанное ребро мне предоставили натурой, поэтому обязуюсь в дальнейшем денежных средств не требовать», — засмеялся Фудзио. Он не сомневался, что Каё скажет, что такой текст не годится.

— Ладно.

Когда Каё невозмутимо произнесла эту фразу, Фудзио сказал:

— Вот как? Тогда решено.

Когда девушка бросила в его сторону последний, удивленный взгляд, Фудзио вместо того, чтобы потянуться к ней телом, нанес ей сокрушительный удар под ложечку.

Прошло довольно много времени, прежде чем Каё перестала биться в страшных конвульсиях в руках Фудзио, сжимавших ее шею. Она успокоилась, а он совсем запыхался.

— Ненавижу, когда мужчинам позволяют подглядывать в салоны красоты… — пробормотал Фудзио, но понял, что это не к месту: ведь Каё не имела абсолютно никакого отношения к посетительницам салона. Он был настолько зол, что все перепутал. Счастлива она или несчастна? — лицо мертвой девушки, лежавшей на соседнем кресле, было почти неразличимо в кромешной мгле.

Копать сейчас яму для погребения было нереально. От одной мысли о предстоящей работе Фудзио стало тошно.

Но зачем копать? Здесь, у моря, есть много диких зарослей; они запоминают чащобы у подножия Фудзи, куда не заходят даже местные жители. Брошенное там тело обнаружат очень нескоро.