Пол Клив - Чистильщик

— Прости, мам.

— Ты совсем меня не навещаешь. Тебя уже неделю не было.

— Мам, я был здесь вчера вечером.

— Ты был здесь в прошлый понедельник.

— Да, а сегодня вторник.

— Нет, сегодня понедельник. И был ты здесь в прошлый понедельник.

— Мам, сегодня вторник.

Она снова хватает меня за ухо.

— Не груби маме.

— Я не грублю, мам.

Она снова поднимает руку, и я быстро прощу прощения.

— Я приготовила котлеты, Джо. Котлеты. Твои любимые.

— Тебе необязательно мне об этом все время напоминать.

— В каком смысле?

— Проехали.

Я открываю пакет с продуктами, которые принес, и вытаскиваю букет цветов. Протягиваю ей. На этот раз никаких шипов.

— Они прекрасны, Джо, — говорит она, и лицо ее светится от радости.

Она ведет меня на кухню. Я кладу портфель на стол, открываю его и рассматриваю ножи. И пистолет тоже рассматриваю. Она ставит цветы в вазу, но воды в нее не наливает. Возможно, она хочет, чтобы они умерли. Вчерашней розы уже нет. Может быть, она думала, что той розе уже неделя.

— Мам, я еще кое-чего тебе принес.

Она смотрит на меня.

— Правда?

Я вытаскиваю коробку шоколадных конфет и протягиваю ей.

— Ты что, хочешь меня отравить, Джо? Пытаешься добавить сахара в мой холестерин?

Господи.

— Я просто хотел тебя порадовать.

— Ну, так радуй меня, не покупая мне шоколада.

— Но в кока-коле тоже полно сахара, мам.

— Ты чего, умничаешь?

— Нет, конечно, мам.

Она швыряет в меня коробку, которая углом попадает прямо мне в лоб. Несколько секунд у меня перед глазами мелькают звездочки. Я потираю голову: небольшая вмятина, но крови нет.

— Твой ужин остыл, Джо. Я уже поужинала.

Я кладу конфеты обратно в портфель, пока она накрывает ужин. Она не предлагает мне его подогреть, а попросить я боюсь. Направляюсь к микроволновке, чтобы сделать это самостоятельно.

— Твой ужин остыл, Джо, потому что ты сам позволил ему остыть. Ты что, думаешь, я разрешу тебе использовать мое электричество, чтобы его подогреть?

Мы идем в гостиную и садимся напротив телевизора. По телевизору идет какое-то шоу — я его видел раньше, но не помню, как называется. Они все одинаковые. Толпа белых парней и девчонок живет в центре города, они смеются над всеми нелепостями, которые с ними происходят, а нелепости происходят с ними постоянно. Кажется, я видел эту серию, но не могу определить, повтор ли это, так как сюжет всегда одинаков.

Пока я ем, мама со мной не разговаривает. Это очень странно, так как обычно заткнуть ее невозможно. Ей всегда есть на что пожаловаться. Чаще всего она жалуется на цены. Ее раздражение буквально висит в комнате; я к нему так привык, что воспринимаю его как часть мебели. Как только я засовываю в рот последний кусок холодной котлеты, она щелкает пультом, выключая телевизор, и поворачивается ко мне. Рот ее искривляется, зубы обнажаются, и я вижу, как зарождается начало новой фразы.

— Если бы твой отец знал, как ты со мной поступаешь, Джо, он бы в гробу перевернулся.

— Его кремировали, мам.

Она встает, и я отодвигаюсь от нее.

— А еще, я могу за тобой убраться.

— Давай лучше я.

— Да ладно, не беспокойся.

Она берет мою тарелку, и я иду за ней на кухню.

— Хочешь, я приготовлю тебе чего-нибудь попить, мам?

— Зачем, чтобы я всю ночь бегала в туалет и обратно?

Я открываю холодильник.

— Здесь есть что-нибудь, чего бы тебе хотелось?

— Я уже ужинала, Джо.

Мне надо ее как-нибудь развлечь, поэтому я поворачиваю разговор на интересную ей тему.

— Я только что был в супермаркете, мам, и видел там апельсиновый сок со скидкой.

Она поворачивается ко мне, елозя мочалкой по моей тарелке, и кожа вокруг ее рта приходит в движение, растягиваясь в лучезарную в улыбку.

— Правда? Какой именно?

— Как раз тот, который ты пьешь.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

— Трехлитровый?

— Ага.

— За сколько?

Я не могу просто сказать «три доллара». Я должен быть точным.

— За два девяносто девять.

Я вижу, как она мысленно подсчитывает, но не прерываю этого процесса своим ответом.

— Это скидка в два доллара сорок четыре цента. Неплохая экономия. А ты видел мой последний паззл?

На самом деле скидка получается в два доллара сорок шесть центов, но я ее не поправляю.

— Нет еще.

— Пойди посмотри, он там, рядом с телевизором.

Смотрю на паззл. Я действительно его рассматриваю, так как знаю, что она меня будет потом про него расспрашивать. Дом. Деревья. Цветы. Небо. По-моему, паззлы — все равно что эти комедии по телевизору — все абсолютно одинаковые. Направляюсь обратно на кухню. Она вытирает мою тарелку.

— Ну, и что ты думаешь?

— Красивый.

— Тебе понравился домик?

— Да.

— А как тебе цветы?

— Разноцветные.

— Какие тебе больше всего понравились?

— Красные. Те, что в углу.

— В правом или в левом углу?

— Мам, ты собрала только левый угол.

Удовлетворенная тем, что я говорю правду, она убирает посуду. Вернувшись в гостиную, мы садимся и продолжаем разговаривать. О чем, понятия не имею. Все, о чем я могу думать в настоящий момент, это о том, как бы было здорово, если бы она потеряла голос.

— Я пойду налью себе чего-нибудь попить, мам. Ты точно ничего не хочешь?

— Если это наконец тебя заткнет, давай. Завари мне кофе, и покрепче.

Иду обратно на кухню. Ставлю чайник. Насыпаю кофе в две кружки. Беру мешочек с крысиным ядом, который тоже был со скидкой, но не с такой хорошей, как апельсиновый сок, который я не купил. Засыпаю приличную горсть в кофе. Маме нужен крепкий кофе, потому что ее вкусовые рецепторы притупились. Когда чайник вскипает, я размешиваю получившуюся смесь до тех пор, пока все полностью не растворяется.

Иду обратно в гостиную, телевизор опять включен, но она все равно опять начинает со мной говорить. Я протягиваю ей кружку. Она делает звук погромче, чтобы продолжать слышать то, что они говорят, не прерывая разговора со мной. Белые мужики делают что-то невероятно смешное. Я задумываюсь, насколько то же самое выглядело бы смешным, если бы они жили в такой квартире, как моя. Мама сгибается и начинает отхлебывать от своего кофе, держа чашку так, будто она обороняется, ожидая, что в любой момент кто-нибудь выхватит ее из рук. Когда она заканчивает, я предлагаю помыть ее чашку. Она отказывается, делает все сама, а потом начинает жаловаться. Так как жалуется она постоянно, я разыгрываю заранее продуманный спектакль. Смотрю на часы, делаю гримасу, удивляясь, что уже так поздно, и говорю, что мне действительно пора идти.

Мне приходится пройти через весь ритуал поцелуев у входной двери. Она благодарит меня за цветы и берет с меня обещание, что я буду оставаться на связи, как будто я еду в другую страну, а не на другой конец города. Я ей обещаю что буду, а она на меня смотрит так, будто я собираюсь игнорировать ее всю оставшуюся жизнь.