Пол Клив - Чистильщик

Это ее обвиняющий взгляд, и он мне хорошо знаком. И все равно я чувствую себя виноватым. Я и до этого чувствовал себя виноватым. Виноватым в том, что она одинока. Виноватым в том, что я никчемный сын. И мне было грустно оттого, что однажды с ней, не дай Бог, может что-нибудь случиться.

Машу ей рукой с тротуара, но она уже ушла. Где бы я был теперь, если бы не мама? Не знаю и не хочу знать.

Подъезжает автобус, но водитель уже другой, не тот старичок, которого я видел накануне. Тот, наверное, уже умер. Теперь водит какой-то парень лет двадцати с лишним. Он говорит «дружище», улыбается мне и, коль скоро я единственный человек в автобусе, решает, что просто обязан завязать со мной разговор. Я смотрю в окно, киваю и отвечаю «угу», когда он того ожидает.

Я уже проехал три четверти дороги до дома, когда увидел его. Он просто лежал на обочине и еще шевелился. По-моему.

— Останови автобус, — говорю я, вставая.

— Но вы же сказали…

— Просто остановись, ладно?

— Ну, ты тут начальник, дружище.

Он останавливает автобус, и если бы я действительно был его дружищем, он отдал бы мне четверть того, что я заплатил за проезд. Свист закрывающихся дверей, урчание мотора, скрип тяжелого железа, и автобус оставляет меня позади. Я бегом пересекаю дорогу и склоняюсь над ним. Он почти белый, с парой рыжих полосок. Рот его слегка приоткрыт. Он не двигается. Может, я ошибся, когда заметил его в первый раз. Когда я кладу руку ему на бок, то чувствую, что он еще теплый. Глаза его открыты и смотрят на меня. Он пытается мяукнуть, но не может. Одна нога торчит под тем же странным углом, что рука Кэнди.

Интересная шутка — судьба. Две ночи назад не мне было вопрошать в этом безумном, шиворот-навыворот вывернутом мире, почему животные иногда становятся нашими пешками. Их используют каждый божий день. Каждый день на них ставят эксперименты, чтобы наши лекарства или шампуни были качественнее, чтобы наши карандаши для глаз подходили под цвет глаз и чтобы одежда наша была теплее. Других животных убивают, чтобы съесть. А теперь у меня есть возможность искупить свою вину за то, что я сделал с бедным Пушистиком.

Я беру кота на руки аккуратно, чтобы не дотронуться до сломанной ноги. Он громко мяукает и пытается вырываться, но у него недостаточно сил, чтобы это сделать. На боку у него длинная рваная царапина. Шкура спутана. Он издает странные звуки. Вместо того чтобы прижать его к себе, я вынимаю из портфеля пакет, оставшийся после покупок в супермаркете, и кладу его внутрь. Иду домой.

Меньше чем через полкилометра мне на пути попадается телефонная будка. Нахожу телефонный номер круглосуточной ветеринарной больницы и говорю, что еду к ним. Потом вызываю такси. Оно подъезжает через пять минут. Водитель — иностранец и говорит по-английски приблизительно с тем же успехом, что и кот. Я вырвал страницу из телефонной книги и теперь протягиваю ее водителю. Он читает адрес и едет. Кот больше не мяукает, но он еще жив. Перед тем как войти в ветеринарную клинику, вынимаю его из мешка.

Женщина, приблизительно моего возраста, ждет за стойкой. У нее длинные рыжие волосы, завязанные в хвостик. На ней мало косметики, да она в ней и не нуждается — она красива от природы, у нее мягкий карий цвет глаз и пухлые губы. На ней белый медицинский халат, наполовину расстегнутый, как будто она прямо сейчас собирается сняться в порнофильме. Под халатом синяя майка. Из-под майки выпирает потрясающая грудь. Она улыбается мне меньше секунды, а затем переключает свое внимание на кота.

— Вы тот мужчина, который только что звонил?

— Да.

— Вы что, его переехали? — мягко спрашивает она, даже не пытаясь придать своему голосу обвиняющие нотки.

— Я его нашел, — говорю я. — Поэтому мне пришлось вызвать такси, чтобы добраться сюда.

Без дальнейших комментариев она берет у меня кота и уходит. Я остаюсь один на один со своими размышлениями и думаю о том, с чего это мне понадобилось оправдываться. Быстро окидываю взглядом клинику. Ничего особенного. Две стены отведены под поводки, ошейники, порошки от блох, миски, клетки и еду. Еще на одной стене я вижу сотни брошюрок и буклетов, которые меня не интересуют, так как ни одна из них не посвящена тому, как избежать наказания после убийства. Присаживаюсь. Я уже должен был быть в постели. Я уже должен был спать. Смотрю на витрину с мешками наполнителей для кошачьих туалетов. Вижу, что здесь они стоят раза в два дороже, чем в супермаркете.

Терпеливо жду. Пять минут постепенно переходят в десять, потом в двадцать. Я беру брошюрку, посвященную борьбе с блохами. На обложке — фантазия художника о том, как выглядела бы увеличенная блоха, если бы она носила солнечные очки и устраивала бы вечеринки в шкуре у кошки. На следующей странице фотография настоящей блохи, увеличенной в сотни раз. По-моему, художник нарисовал ее совершенно неправильно. Я уже пролистал половину брошюрки, как рыженькая входит опять. Встаю.

— С котом все будет в порядке, — говорит она, улыбаясь.

— Слава богу, — говорю я. Я так устал, что практически не вкладываю смысла в то, что говорю.

— Вы знаете, кто его хозяин?

— Нет.

— Он нам понадобится через несколько дней.

— Конечно-конечно, так будет лучше.

Я благодарен ей за помощь.

— Гм, а что будет, если вы не найдете хозяина? Его ведь не усыпят, верно?

Она пожимает плечами, будто не знает ответа, но, по-моему, все она прекрасно знает. Я называю ей свое имя и говорю телефонный номер, оплачиваю лечение и уход, которые потребуются кошке. Она не пытается меня остановить, но подмечает мое великодушие. Говорит, что я очень добрый человек. Я не вижу смысла спорить с правдой. Она говорит, что позвонит, чтобы уведомить, как кот себя чувствует.

Я спрашиваю, может ли она вызвать мне такси, но она отвечает, что уже едет домой, и предлагает меня подвезти.

Я смотрю на часы. Неплохо было бы с ней прокатиться, но куда, спрашивается, я потом дену труп?

— Не хочу вас затруднять. Лучше вызову такси.

Таксист оказывается толстым мужчиной, его живот лежит на руле. Он высаживает меня у дома. Рыбок своих я игнорирую, предпочитая упасть на кровать и тут же заснуть.

Ровно в семь тридцать открываю глаза. Как раз вовремя. Трясти головой, отгоняя сны, нет никакой необходимости, потому что мне никогда ничего не снится. Наверное, потому, что половина этих кретинов, которым что-то снится, видят во снах то, чем я занимаюсь в реальности. Если бы мне что-то снилось, думаю, это был бы брак с какой-нибудь толстушкой, пропитанной пошлостью во всем — начиная с одежды и заканчивая позами для секса.

Я жил бы в доме, за который выплачивал бы ежемесячные взносы всю жизнь, и каждый божий день меня доставали бы два дурацких ребенка. Я бы выносил мусор и косил газон. И каждое воскресное утро, выезжая в церковь на своей стандартной машине, я бы старался не наехать на собаку. Кошмар.