Пол Клив - Чистильщик

О господи. Пожалуйста, пожалуйста, пусть мне это снится.

Руки у меня одеревенели, мускулы размякли и гудят. Пытаюсь приподняться на руках. Меня обдает волна боли. Почти теряю сознание. Эта боль даже отдаленно не напоминает ту, что я испытал ранее, а, судя по солнцу, ранее — это часа три назад. Сейчас около девяти, а в воскресенье утром люди или валяются, не в силах оторвать себя от кровати, или сидят в церкви. В общем, их имеют в обоих случаях.

Как бы там ни было, в этом парке еще не скоро кто-то появится.

Перекатываюсь на бок. Из моего осипшего горла вырывается крик.

Начинаю искать свои вещи и нахожу их метрах в десяти от себя. Пока я ползу к ним, моя мошонка болтается туда-сюда, застревая между ногами. Как будто на ней все еще висят плоскогубцы. Я думаю о том, что, если сумею добраться до дома, я это переживу.

На то, чтобы преодолеть эти десять метров, у меня уходит две минуты. Ощущение такое, будто я только что пробежал марафон. Со лба течет пот. С паха течет кровь. Влезаю в свою футболку. Куртки нигде не видно. Как и пистолета. Как и ножа.

Нахожу ключи и запихиваю в джинсы. Потом, как можно осторожнее перекатившись на спину, пытаюсь просунуть ноги в штанины. Сделать это гораздо труднее, чем сказать. На половине пути я останавливаюсь, чтобы передохнуть, и мир вокруг снова сереет. Вместе с ним уходит и моя сила, и, будто обрадовавшись, возвращается боль. Чтобы снова не потерять сознание, мне приходится сделать усилие. Было бы лучше, если бы на мне были не трусы, а спортивная защита паха, потому что тогда мои болтающиеся изуродованные гениталии оказались бы зафиксированы. Вместо этого они свисают как перезрелый помидор, сочащийся соком так, будто впитал в себя слишком много солнца. Я отрываю пучок влажной травы и обтираю им лицо. Еще парой пучков стираю следы рвоты с шеи и груди.

Смотрю на запястье и с удивлением вижу, что часы остались на месте. Всего восемь утра. В последние пару дней я постоянно просыпаюсь позже обычного. В это утро, похоже, проспал еще больше. Ладно. Рано или поздно это сделать все равно придется. Я встаю на колени, а потом на ноги. Мне просто надо добраться до дома. Это недалеко. Просто переставить одну ногу, потом другую. И повторить эту процедуру. Игнорировать боль до тех пор, пока у меня не будет возможности упасть на кровать. Одна нога вперед. Это первый шаг.

Изначальный план заключался в том, чтобы идти медленно и равномерно, и я не смог прочувствовать всю иронию ситуации, когда, чтобы сохранить баланс и не завалиться вперед, мне приходится почти бежать. Я не только двигаюсь быстро, но и ноги мои тяжело стучат об землю и посылают пульсирующие сгустки жара снизу по направлению к бедрам. Минут двадцать я бегу, шатаясь и спотыкаясь, после чего вновь падаю на колени и сжимаюсь в плачущий, кровоточащий, агонизирующий комок. Хочу закрыть глаза и просто полежать тут еще пару часов, но знаю, что нельзя. Рано или поздно в парке кто-то появится. Из-под скамеек и из домиков на детских площадках выползут любители нюхнуть клея, чтобы встретить утро еще одного насквозь прохимиченного дня. Они, естественно, найдут меня, но не помогут — только позаботятся о том, чтобы лишить меня того немногого, что у меня осталось.

Снова встаю на колени. На ноги. Вперед.

На этот раз дело идет легче. Я расставляю руки по сторонам и балансирую, зигзагами продвигаясь вперед. Не отрываю глаз от края парка. Не смотрю вниз. Не смотрю по сторонам. Просто иду. Надо просто идти, и все будет в порядке… еще двадцать метров позади, еще тридцать. Еще пара минут, и я снова падаю на колени, пытаясь сдержать крик. На этот раз у меня получается.

Смотрю, как солнце ползет по небу. Интересно, какая сегодня будет погода. На сегодня планируется солнце, тепло и бесконечная боль, на недолгие, но неизбежные промежутки. Может быть, не только дня, но и всей недели. Или целого проклятого года.

Снова умудряюсь встать на ноги. Иду, широко расставив ноги. Зажимаю яйца в одной из рук — чертовски больно, но идти удобнее. Спотыкаясь, прохожу еще метров двести, останавливаюсь, чтобы проблеваться, и еще двести метров. Я даже остановился, чтобы помочиться, это больно, но просто, потому что я делаю это прямо в штаны. Моча стекает у меня по ногам и затекает в кожаные ботинки. Тепло, неудобно и щиплет.

Путь до дома занимает у меня около часа, за который джинсы спереди успевают пропитаться мочой и кровью. Я ни разу не потерял сознания, но несколько раз мир вокруг начинал кружиться и сереть. По пути мне встречается несколько человек; кто-то меня видит, кто-то — нет. Некоторые смотрят на меня и молча проходят мимо. Это не тот район, где соседям есть какое-то дело друг до друга. Когда я дохожу до дома, он не кажется мне больше халупой, кое-как слепленной весьма посредственным архитектором. Он кажется мне дворцом. Жаль только, что этот архитектор лифта в нем не предусмотрел.

По лестнице я поднимаюсь, сев на первую ступеньку спиной к верху и потихоньку подтягиваясь на руках от ступени к ступени. Мне нужно преодолеть всего три пролета, но они больше похожи на огромное расстояние, как будто я залез на Эмпайр-Стейт-Билдинг — только голышом, скребя гениталиями по стенам и защемляя их каждой оконной рамой, встретившейся на пути. Продолжаю убеждать себя в том, что почти все уже позади, но когда я достигаю верха, то знаю, что впереди у меня еще долгий путь, полный проблем.

Дойдя до двери, опускаю руку в карман. Джинсы плотно сидят на бедрах. Морщусь, вытаскивая ключи. Вожусь с замком. Тридцать секунд. И я его, между прочим, не взламываю.

Закрываю за собой дверь, роняю ключи на пол, шатаясь, иду к кровати. Меня трясет. Это следующий шаг? Лечь и замереть навсегда?

Нет. Несмотря на то что больше всего мне хочется отдохнуть, я знаю, что надо обработать рану. Лучше проделать это, пока у меня еще есть яйца…

…мммм!

…проделать эту операцию.

Нахожу полотенце и кидаю его на пол, после чего вылезаю из джинсов. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь их еще надеть. Исходя из собственного опыта я знаю, что кровь, к сожалению, оставляет пятна. Пятнадцать минут у меня уходит на то, чтобы раздеться, еще пять — на то, чтобы найти ковш и наполнить его теплой водой. Рыбки смотрят на меня со странным выражением. Я ничего не говорю, чтобы успокоить их. Хочу их покормить, но не могу.

Собираю необходимые принадлежности, потом ложусь на полотенце, положив задницу на подушку, приподняв бедра. Следующий час посвящен трем занятиям. Первое — отпить из бутылки столько вина, чтобы комната вокруг кружилась. Второе — изо всех сил вцепиться зубами в ручку швабры, чтобы заглушить крики. Третье — тканью, пропитанной дезинфицирующей мазью, провести по тем местам, которых, по идее, никогда не должна касаться дезинфицирующая мазь. Не знаю, начнется ли у меня воспаление. Мысль о гангрене, охватившей мою мошонку, приводит меня в такой ужас, что подобная перспектива заставляет меня продолжать наносить мазь. Закончив, я обмываю себе живот и вижу, что длинный порез, оставленный Мелиссой, настолько неглубокий, что можно не обращать на него внимания. В том смысле, что, господи, у меня могли кишки висеть наружу, и это было бы ничто по сравнению с моими яйцами.