Лесли Горвиц - Формула смерти

— Завтра или послезавтра мы произведем вскрытие. Мне хотелось бы, чтобы вы на нем присутствовали, — сказал он Гейл и, не ожидая ответа, начал спускаться по лестнице, преследуемый особенно настырными репортерами.

Как только он вошел в свой кабинет, ему сообщили, что его ожидает детектив из шестого участка Гринич Вилидж по имени Соренсон, доставивший ему пакет. Он оказался величиной с шоколадку, его явно вскрывали и ознакомились с содержимым.

— На бумаге не обнаружено никаких следов, поэтому невозможно установить, кто его прислал, — сообщил ему Соренсон. — На нем нет почтовых знаков, а это означает, что он доставлялся не по почте.

— Ну что же, посмотрим, что там.

Внутри доктор увидел коробочку, а в ней большой, указательный и средний палец руки — он, конечно, проверит, но на девяносто девять процентов уверен, что пальцы от того самого тела, которое он только что осмотрел на Западной двадцать пятой улице. В коробке лежало еще кое-что. Взяв пинцет, он вынул сосок, сгнивший по краю. Следы зубов нельзя было спутать ни с чем другим.

К тому телу он не мог иметь никакого отношения. Магнуса еще не подводила память, и не было смысла убеждаться в этом немедленно. Это означало, что сосок принадлежал той, чье тело полиции еще предстояло разыскать.

Луис Ватерман жил в высотном здании на Парк-авеню, по внешнему виду напоминавшем укрепленный средневековый замок. Под бдительным оком агентов службы безопасности Майкл пересек внутренний дворик, вошел в здание и направился к лифту, который доставил его к месту назначения. Лифтер подождал, пока ему откроют дверь, и только тогда начал спуск.

Дверь открыла чернокожая женщина с добрыми глазами, легкий испанский акцент выдавал в ней уроженку одной из стран Карибского бассейна. Майкл заключил, что она служит у судьи домоправительницей.

— Подождите минутку, пожалуйста, — сказала она. — Я доложу судье о вашем приходе.

Он стоял в отделанном дубовыми панелями вестибюле, рассматривая обрамленные дорогими рамами пейзажи Гудзоновской школы, и, к своему удивлению, чувствовал себя как дома.

Вернулась домоправительница и сообщила, что судья примет его.

— Идите за мной.

Она провела его длинным узким коридором и, открыв перед ним дверь, впустила в величественную, залитую солнцем залу. Судья нежился на софе с книгой в руках, за его спиной в огромном окне просматривалась панорама города: громоздившиеся один над другим небоскребы, казалось, рвались в небо, воюя между собой за простор и солнечный свет.

— Изабелла, — обратился судья к женщине. — Принесите нашему гостю то, что он пожелает из напитков.

— Чай со льдом, если можно.

— Пожалуйста. Есть все, чего захочется.

Одутловатое лицо судьи имело нехороший цвет, да и вообще он показался Майклу более старым и хрупким, чем выглядел на похоронах. Возможно, всему виной плохое освещение, да и Майкл находился не в том состоянии, чтобы рассматривать цвет лица присутствующих.

— Как вам показался Нью-Йорк? — спросил Ватерман.

— Сильно изменился с тех пор, как я его покинул. Даже не знаю, нравится мне он теперь или нет.

— Мне известно, что вы планируете задержаться здесь до тех пор, пока не продадите квартиру Алана.

Майкл подтвердил, что это так. На этой стадии разговора он ощутил некоторое беспокойство. До сих пор он считал, что судья Ватерман желает встретиться с ним, как с другом семьи Фридлэндеров, с давних пор поддерживавшим с ней тесную связь, но сейчас у Майкла создалось впечатление, что эта встреча не просто формальность — на уме у судьи нечто большее.

— Вы не очень-то ладили с Аланом, не так ли? — судья знал, что это так, поэтому не стал дожидаться ответа и продолжал: — Вполне понятно, почему вам не по душе такой оборот дела.

Вошла Изабелла, да так бесшумно, что Майкл не заметил ее до той секунды, когда перед ним возникла чашка чаю. Так же бесшумно вышла.

— Если откровенно, я не понимаю, к чему вы клоните, сэр.

— До меня дошло, что вы предпринимаете некоторые шаги, чтобы добыть дополнительную информацию, касающуюся смерти вашего брата.

Откуда, черт возьми, он это узнал? Из каких источников черпает свои сведения?

— Я не знаю, что у вас за сведения, но, по-моему, никому не возбраняется заниматься обстоятельствами смерти брата и спрашивать об этом одного-двух человек — больше этим некому интересоваться, поскольку все приняли на веру официальную версию полиции, — только сейчас Майкл почувствовал, что повысил голос. Наверное, в этом интерьере его слова, да еще сказанные таким тоном, воспринимались богохульством.

Ватерман поднял руку, чтобы успокоить его, однако не высказал никаких признаков неудовольствия. Еле заметная улыбка даже тронула его губы.

— Насколько я помню, вы всегда не ладили с властями — иногда в этом нет ничего плохого, и такая позиция даже имеет свои преимущества. Если бы я оказался на вашем месте, возможно, я предпринял бы то же самое. Ведь и мне хочется знать правду.

— Объяснитесь, сэр. Мне бы хотелось услышать, что именно вы знаете.

— Немного, уверяю вас: вы наведывались в фирму «Колони Сэксон», контактировали с детективом, как бишь его зовут, Мэкки. Вот и все.

Майкла порывало спросить судью, откуда он пронюхал о его «расследовании», так как не мог знать об этом от его отца. Но тогда откуда? Колин Грей? Нэнси? Кто-то из полицейского департамента? Нет, судья Ватерман никогда не раскроет источников своей информации.

— И как далеко вы продвинулись в своем расследовании? — судья смотрел на Майкла не мигая.

— Если по правде, то ни на дюйм.

— Вы знаете, конечно, об исчезновении бумаг Алана?

— Да. Но не знаю, кому они могли понадобиться.

Ватерман кивнул головой:

— Мне известно, что это дело рук Биржевой комиссии по ценным бумагам, но, возможно, замешаны другие ведомства. Очевидно, у кого-то возникло подозрение, что брокеры из «Колони Сэксон» играют на бирже со вкладами клиентов.

— Что вы имеете в виду? При чем здесь Алан?

Ватерман не успел ответить, разразившись нездоровым кашлем, от которого сотряслось все его тщедушное тело.

— Что с вами, сэр? — Майкл вскочил, чтобы помочь судье, но тот, жестом руки усадив его на место, взял стакан воды, стоявший на столике, и залпом осушил его. Прошла целая минута, прежде чем Ватерман оправился от приступа кашля и смог заговорить.

— Чертова аллергия на жару. Вы уж извините. А теперь докладываю, что источников информации в Биржевой комиссии не имею, могу только догадываться, что Алан ввязался в какую-то темную игру, хотя, возможно, я и ошибаюсь. Не исключено, Биржевая комиссия проводит одну из своих всеобъемлющих, если так можно выразиться, облав, чтобы собрать информацию касательно делишек, которыми не брезгуют очень многие из брокерского сословия. Уверен, что кто-то затеял очень тонкую игру.