Артур Ли Аллен - Человеческое

Сегодня вечером была «генеральная репетиция». Мы полностью переоделись в свои новые образы. Я стерла всю косметику с лица и собрала волосы на затылке, сконструировав прическу в стиле шиньон. Когда мы подошли к зеркалу, я пришла в восторг. Можно было прямо сейчас выйти из дома и пойти на киностудию «Ленфильм» и участвовать в съемках фильма, о второй мировой войне, например, и никто бы не заметил прибавления в актерском составе. Стас побрился и причесал волосы, закинув их назад. Причесывался он редко, поэтому когда я увидела его открытый лоб, то на секунду растерялась. Уж очень он непривычно выглядел, да еще этот махровый пиджак. Он был похож на лондонского мафиози из тридцатых годов. Это просто гениально! Но как оказалось это еще не все. Он подготовился куда тщательней. Он заказал в интернете стопку разнообразных брошюр, на которых был изображен Иисус под броскими лозунгами, в смысл которых, я, честно, не вникала. Еще несколько переделанных библий: «Священное писание. Перевод нового мира». И распечатал слова, которые я должна произносить, после того как нам откроют дверь. Хотя, не думаю, что до этого дойдет. У меня осталось мало времени. Сейчас ночь, а я все еще пишу, это дело и правда очень затягивает. Да в общем-то ничего сложного в моей роли нет, просто нужно изображать очень набожную, скромную девушку. И как Стас говорит – использовать любую возможность, чтобы проникнуть к ним в квартиру, но не силой – словами и харизмой. Вот он у меня дурачок. Я постепенно начинаю вживаться в роль маньячки махинаторши. Ладно, завтра важный и очень интересный день.

А если серьезно, я впервые ощущаю себя счастливой. Вот пишу это и плачу. Ведь истинное счастье выражается не радостью и улыбкой, нет, истинное счастье можно передать лишь слезами. Сначала твое тело поражает невероятное событие. Твоя грудь вздымается, ты не можешь дышать. Примерно такие ощущения испытываешь при встречном ветре. Вспышка, тепло, музыка, радуга, скрипка. Потом твоя душа сжимается с непривычки. Ты – черствый кусок сердитого и деревянного человека, обиженный на весь мир – вдруг начинаешь чувствовать невероятную легкость внутри. Тело все еще опустошено – словно из раздувшегося тюбика выдавлена гниль. «Нет! Постойте! Мне столько не нужно!». Твоя озлобленность все ещё не оставляет тебя, а заставляет думать что это – несправедливость. Потом твой разум начинает отскакивать от одной зеркальной стенки черепа к другой, будто случайно проникший лучик. Ты начинаешь захлебываться, но тебе не страшно, ты уже поняла – все будет хорошо. Тут, ты вспоминаешь все беды и тревоги, которые испытал за жизнь. Твоя душа, разорванная в клочья, вмиг заживает, и воздух становится невероятно сладким. Ты хватаешься за лицо, чтоб не проронить ни капли. Но поздно – ты уже рыдаешь. Умирающая гордыня говорит: «Остановись! Объясни им!». Ты глушишь её позывы медовым привкусом счастья и говоришь: «Нет, сегодня я ребенок и я счастлива!».

Вот так.

Пока, дневник!

Теперь от меня пахнет как от куска говна. Да и выгляжу я, честно говоря, не лучше. Все покатилось к чертям после того как я узнал, что мой сын умер. Точнее, примерно год назад ко мне домой позвонили из отделения полиции, кажется, и сообщили, что нашли его мертвым. Мы с женой, конечно, были к этому готовы. Не раз обсуждали, и понимали, что однажды зазвонит телефон, и незнакомый голос в трубке сообщит страшное известие. Будет это медсестра скорой помощи, работник из морга, спасатель, пожарный, полицейский, или сиделка баба Маша – не важно. Да, неважно, когда человек умирает, того кто сообщил об этом обычно не награждают орденом почета, даже не хлопают по плечу. Но голос в трубке не остановился на этом. Буквально каждое последующее слово все сильнее давило мне на плечи, проверяя на прочность ноги. Воздух становился все тяжелей, легкие не справлялись с такой нагрузкой. Я начал задыхаться. Мне сообщили, что он не просто умер – его убили. Застрелили в голову. Я просто не поверил этим словам. Я подумал, что это, должно быть, какая-то ошибка. Остатки здравого ума продолжали бороться с реальностью, но тело сдалось. Через несколько секунд после ошеломительной новости я сидел на холодном полу. Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мне удалось вернуть контроль над собой. В телефонной трубке, что я сжимал в руке, лежащей на полу, раздавались короткие гудки. Вера стояла рядом и прижимала ладони к лицу, закрывая нос и рот. Она ошибочно думала, что все поняла. Это сложно описать. Очень не простая ситуация. Мы, повторюсь, не раз обсуждали дальнейшую судьбу сына. Исход, понятно, был один. И конечно мы – каждый – как могли, готовили себя. Поэтому, она стояла рядом, на её лице была нарисована печаль, грусть, жалость. Всем видом она пыталась показать, что ей плохо, она думала, что он просто умер. Но мне было хуже, я знал, что она ошибается. Поэтому, скорее, она была ошеломлена уже не смертью сына, а моей реакцией на эту новость. Ведь, как предполагалось, сильнее в этой ситуации должен быть я. Но дальше так и было. Вообще, если честно, я так часто думал о возможной смерти сына, что мне казалось, когда наступит тот день, я не буду достаточно убедителен в своих эмоциях. Да, к сожалению, именно «убедителен», потому что мне пришлось бы убеждать всех, что я сожалею о его гибели. Возможно, вам этого никогда не понять. Но огромное эмоциональное истощение вызывают размышления о смерти собственного ребенка. Сколько слез было пролито… Столько, надеюсь, вы и за всю жизнь не прольете. Сколько времени я провел в размышлениях. Сложно об этом писать, но я сотни раз его хоронил. Сотни раз целовал в мертвый лоб. В итоге мне было все сложнее навещать его. Сложно смотреть в глаза заведомо мертвому человеку.

Вера – моя жена – настояла снять для него комнату. Мы наняли пожилую сиделку – бабу Машу, шестидесяти пяти лет, которая ухаживала за сыном двадцать четыре часа в сутки. Проще сказать – жила с ним. Она давно вышла на пенсию, и ей нужно было чем-то заниматься. Она сразу согласилась, потому что оклад был более чем привлекательный. Это была наша с Верой своеобразная дань сыну. Не поймите меня не правильно, какое-то время он жил с нами. Достаточно продолжительное время. Но это очень тяжело. Физически и эмоционально. Нам нужно было работать, а уход за сыном занимал все время. Денег по инвалидности платили очень мало. Выходов было два, отдать его в организацию волонтеров. Либо нанять сиделку. Волонтеры для нас были достаточно размытым понятием. Кто за ним будет ухаживать? Когда? Как много времени будут уделять ему? Так что мы остановились на втором варианте, тем более баба Маша была не чужой женщиной. Она родственница жены по линии матери. Не знаю, как это называется. Троюродная тетя наверно. Она уже до этого виделась с сыном. Хотя сам бог знает, помнит ли он её. Кстати, нам, как родителям, достался сын с самым сложным недугом, лишающим нас возможности даже общаться. Так что нам на протяжении всей его жизни приходилось убеждать себя, что он нас слышит и понимает. Но, по правде говоря, я в этом не уверен. Разговор с ним подобен разговору со стеной. В общем, как мне кажется, мы даже какое-то время были счастливы, когда жили отдельно от него. Хотя, что такое счастье? Для кого-то куча денег и крутая тачка, а для меня возможность работать и иметь по вечерам хотя бы час свободного времени, чтобы провести его наедине с собой в тишине, просто подумать или посмотреть фильм.