Алексей Большаков - Изгой

Валентина Михайловна решила строго наказать Борьку. Вечером она заперлась с ним в комнате на шпингалет, сняла штаны и стала больно бить ребенка по попе ремнем. Борис заорал, вырвался из рук матери и бросился под стол. Валентина Михайловна попыталась схватить сына. Борис не давался, бегал от мамаши вокруг стола, громко вопя и плача. А она, хлестая вдогонку ремнем, пыталась поймать маленького негодника. В этот момент как раз пришел отец.

— Прекрати немедленно! — закричал он. — Не смей трогать ребенка!

Отец толкнул дверь. Она не поддалась.

— Ну-ка открывай! — потребовал отец.

— Да пошел ты! — огрызнулась Валентина Михайловна и, схватив наконец сына, поддала ему хорошенько. Борис усилил свои вопли.

Отец ударил по двери раз, затем еще раз. Хлипкая щеколда не выдержала — отец вбежал в комнату, схватил и крепко сжал руку жены, держащую ремень.

— Не сметь!!! Не сметь трогать ребенка! — громко кричал отец.

— Ай, что ты делаешь! — взвыла мать. — Мне же больно! Пусти.

— Не трогать больше ребенка! — опять грозно потребовал отец.

— Ну и воспитывай своего ублюдка сам! — крикнула Валентина Михайловна.

Поступок мужа, его решимость напугали мать. Она показывала потом знакомым синяк на своей руке, но сына больше не била и не порола. Борис был благодарен отцу за его поступок.

И вот спустя почти десять лет Боря пришел в школу с синяком. А в воскресенье к ним пожаловала Зинаида Олеговна. К Зинаиде, которую считали весьма строгой и требовательной учительницей, Борис относился с уважением. Она вела его любимые, наряду с географией, предметы — химию и биологию. Особенно Борису нравились лабораторные работы по химии, когда нужно было что-то смешивать, экспериментировать. Борис любил смотреть на то, как взаимодействуют вещества. Эти реакции, словно колдовские превращения, были похожи на сказку, а он чувствовал себя волшебником.

Классного руководителя мать встретила с преувеличенной любезностью. Сразу усадила пить чай со свежими пирожками. Без конца извинялась за скромный прием — что поделать, приходится экономить, — за то, что не углядела за сыном, он упал и расшиб себе глаз.

Борис не возражал, он не смел перечить матери даже когда она говорила неправду.

— А чего ж он худой-то у вас такой? — спросила Зинаида Олеговна.

— Так не есть ничего. И не заставить. Даже шоколад не ест, прошлый раз дала, так он его выбросил.

Шоколад ему мать, конечно, не покупала. Недавно она действительно оставила ему плитку шоколада. Но этой плитке было несколько лет, ее невозможно было раскусить. Она где-то завалялась и мать отдала ее сыну.

Обычно, когда к ним заходили гости, Валентина Михайловна жаловалась им на свою тяжелую жизнь и на бывшего мужа. Вот и в тот раз она подняла свою любимую тему:

— Отец Борькин, вы его не знали? Кабель еще тот! Когда вместе жили, гулял все время. И заначки прятал. И сейчас денег на сына давать не хочет. Дерьмо человек…

— Не стоит об этом при ребенке, — прервала ее Зинаида Олеговна. — Почему он у вас такой нелюдимый? Со сверстниками совсем не общается. Может, к психологу имеет смысл обратиться?

— А-а, ходили мы к психиатру. Никакого толку. Посмотрел, по коленкам постучал, отклонений не нашел.

Борису крайне неприятно было слушать свою мамашу. Но в диалог женщин он вмешаться не смел. С ранних лет мать не позволяла ему перебивать себя, когда она с кем-то разговаривала и строго наказывала сына, если он нарушал этот запрет.

— Как ученик он проблем особо не доставляет, — сказала Зинаида Олеговна. — Ленится, конечно, но способности к обучению у него есть. Математик его хвалит. Химию любит.

— У меня отец тоже способным был, — сказала Валентина Михайловна, она приподнялась из-за стола, обняла Бориса за плечи и попыталась поцеловать его в щеку.

Борис отшатнулся. Мать не целовала его никогда, даже в детстве он не знал ласки с ее стороны. А тут в присутствии учительницы она прониклась вдруг к нему такой вот нежностью. Ее неестественное показное поведение было противно Борису. Он боялся гнева матери и ее придирок, но смирился с этим, а такая неискренность возмутила его до глубины души. Мамаша напялила на себя маску доброй любящей матери и теперь обманывала, разыгрывала свою роль перед учительницей.

Борис, не оборачиваясь, не спросив разрешения, выскочил из дома. Он не мог даже вообразить себе, что мать способна его поцеловать. Но она сделала это только для того, чтобы произвести благоприятное впечатление на учительницу.

Возмущенный Борис в тот день долго шатался по улице без дела, ожидая, когда уйдет Зинаида Олеговна. В глубине души он надеялся, что визит классного руководителя сделает мать добрее, что отношения в семье наконец-то наладятся. Однако ничего в их жизни так и не изменилось, Борис продолжал страдать. А железную дорогу мать унесла. Боря так и не узнал, у кого она взяла ее напрокат.

Вот и сейчас, в этом вечернем лесу, Борис думал не столько о совершенных им жестоких убийствах, сколько о поведении своей матери. Но как он не пытался, так и не мог понять ее, не мог простить.

Становилось все темнее. Быстро похолодало. Надвигалась очередная ночь. Борис озяб, у него закончились спички, он не мог развести костер и согреться. Хотелось пить и есть. Но открыть рыбные консервы, взятые в доме деда, он не мог — консервного ножа не было.

Дождавшись темноты, Борис снова пошел в деревню. Ему нужно было найти что-нибудь съестное и набрать воды. Кроме того, его преследовало непонятное ему желание пойти к дому деда и хотя бы одним глазком посмотреть, что там творится после убийства, обнаружили ли труп или нет. Бориса словно тянуло на место преступления. Но он пересилил свое желание, обогнул деревню и вышел из леса с противоположной от дома деда стороны.

Ночь опять выдалась тихой. По небу неспешно проплывали редкие облака, которые иногда закрывали яркую, почти полную луну.

С этого края деревня освещалась фонарем. Была отчетливо видна не асфальтированная дорога и несколько домов по обе стороны от нее. В конце дороги все терялось в темноте.

Борис долго прислушивался, затем подошел к ближайшей хате, покрутился возле забора, заглянул во двор. Тихо, света нет. Он распахнул калитку и, стараясь двигаться бесшумно, приблизился к дому. На этот раз дверь оказалась запертой. Постояв немного в нерешительности, юноша заглянул в окно в надежде разглядеть в темноте обстановку. Это было окно на кухню. Сквозь тьму пустого помещения просматривались холодильник и стол. Борис потрогал оконную раму, затем аккуратно подцепил ее створку. Стекло слегка задребезжало, рама поддалась, окно открылось.

Если бы створка старой деревянной рамы не поддалась, можно было бы уйти и поискать другой вариант. А так путь на кухню был свободен. Борис, убеждая себя, что он только посмотрит, есть ли в доме продукты, влез в окно. Ему опять было страшно лезть в чужой дом, но он сумел сделать это почти бесшумно. Спустившись с подоконника, юноша замер, вновь прислушиваясь. Дом безмолвствовал. Может, не было никого, может, хозяева крепко спали. Борис слышал лишь стук своего бешено колотящегося сердца. Приятно пахло хлебом. Он осторожно подошел к столу и действительно обнаружил начатую неубранную буханку. Рядом лежал столовый нож. Он взял буханку, но резать не стал, просто откусил солидный кусок и стал жадно жевать, затем открыл дверцу холодильника. И вдруг из комнаты раздался голос. Борис почувствовал, резкую боль в ушибленном плече. Он хотел убежать, но вместо этого схватил нож и двинулся на звук. Он подошел к двери в комнату и распахнул ее.