Поппи Брайт - Ты мерзок в эту ночь? (ЛП)

— Конечно, у меня номер в Гранд-отеле, — солгал он.

— Разумеется, нет — ты останешься здесь, — отец сделал паузу, ожидая возражений. От Пэрика их не последовало. — Ты изменился, — наконец сказал Том Ли. — Вроде бы повзрослел, — в его голосе звучало одобрение.

Пэрик склонил голову.

— Мне всего лишь шестнадцать. Я все еще ничего не знаю о мире, — на него нахлынула мрачная радость. Отец был рад его видеть — что ж, тем лучше. Радость — ценнее жизни, но ее столь же легко разрушить.

Его разместили в старой спальне, где ничего не изменилось, но царила безупречная чистота. На протяжении четырех часов он лежал и бодрствовал в темноте, глядя на луну и вдыхая аромат роз.

Потом почти задремал. Его разбудил резкий шепот.

Пэрик беззвучно выскользнул в коридор и остановился перед ониксовой моделью Флорентийского кафедрального собора. Поднял стеклянную крышку и осторожно наклонил резную модель. Под ней лежал латунный ключ, и ему было об этом известно.

Он вошел в кабинет отца и проследовал по толстому ковру к огромному столу. Ключом открывался верхний ящик, и ему было об этом известно. Его пальцы покопались в содержимом — бумаги, нефритовая именная печать, пистолет, — и коснулись длинной, узкой коробки.

— Да , — выдохнул голос.

Он поставил коробку на столешницу и поднял крышку. Внутри лежала серебряная шляпная булавка, последние шесть дюймов на ее конце все еще покрывала засохшая кровь.

На следующее утро, когда Пэрик проснулся, голос исчез. В голове царила блаженная ясность.

Он без труда разыграл удивление, когда слуга явился сообщить, что Том Ли умер ночью, очевидно от сердечного приступа или инсульта.

— Провидение направило тебя домой в эту ночь, чтобы повидаться с ним в последний раз, — сказал старик.

Пэрик прочел у него в глазах подозрение и страх. Хозяин умер, и сын был теперь очень богат.

Когда Пэрик зашел, чтобы переодеть тело отца для похорон, на лице у Тома Ли царило изысканное спокойствие, исчезли вороньи лапки морщинок под глазами, рот был расслаблен в полуулыбке. Лишь тоненькая струйка крови из левой ноздри портила иллюзию умиротворения.

Просто мотивчик, чтобы не терять из виду двух моих любимых героев, с которыми я не так уж часто вижусь. Шар судьбы гласит — ДА, Стив и Дух, возможно, появятся когда-нибудь в другом романе, но не сейчас.

После полуночи пустыня представала засушливой серебристо-синей полосой, шоссе тянулось вникуда переливчатой черной лентой. Нагромождения камней и песка казались южанину непостижимыми, какими-то неправильными, будто кости мира, торчащие из иссохшей плоти этих земель. Одинокие крутые холмы. Сухие озера. Столовые горы. Кто вообще слышал о чем-то подобном? Стив потряс головой, снова затянулся клейким зеленым косяком, который держал, и пустыня подернулась новым оттенком таинственности.

В Далласе они разжились пакованом травы за тридцать баксов, и трава оказалась столь хороша, что с ее помощью, пожалуй, можно было дотянуть до конца следующего шоу Потерянных Душ во Флагстаффе. Когда группа из двух парней колесит по стране в бездонном чреве Ти-берда 72 года, когда все пожитки состоят из гитары, усилителя, пары микрофонов, холодильной камеры, двух рюкзаков с грязным бельем и одеяла, украденного из гостиницы Холидей Инн, когда в пути проведен уже почти месяц — пакованы отличной шмали за тридцать баксов становятся маленькими, но желанными проявлениями досуга.

Стив выставил из окна локоть и подставил ветру лицо. Его темные волосы развевались по лицу, пять дней немытые и год нестриженые. Теперь их можно было собрать в хвост, но он оставлял их распущенными, когда вел машину, потому что любил ощущать дуновение ветра. Во льду холодильной камеры лежала свежая шестибаночная упаковка Бада. В его вселенной нынче ночью не заладилось только одно.

Дух, свернувшийся на пассажирском сиденье, примостив ноги в кроссовках на приборной панели, тихо напевал невыразительный обрывок песни:

— Ездил по пустыне на безымянной лошади… Как приятно не быть под дождем…

Стив покрутил рычажок радио. На всех частотах результат был одинаков: сухой шум чистой статики, будто звук прочищающей глотку пустыни.

— И никто не причинит тебе боль… На-а, НА-А, на-на-на-на…

— Хватит петь эту ебаную песню!

— А? — Дух поднял взгляд. Лунный свет сделал его глаза и волосы еще более бледными, чем обычно, кожу сделал полупрозрачной, придал ему вид чего-то неземного, сотканного из эктоплазмы, способного в любую минуту замерцать и исчезнуть. Открытая пивная банка у него в руке, правда, несколько развеивала иллюзию.

— Ты опять поешь эту песню Америки. Перестань. Я эту песню терпеть не могу.

— Ой. Прости.

Дух умолк и снова погрузился в мечтания, из которых его выдернул Стив. На протяжении тринадцати лет они с легкостью проводили в компании друг друга длинные отрезки времени. Они вместе прожили конечный этап детства, вместе выросли. В течение этих недель в машине, впрочем, их дружба достигла новой точки равновесия. Они говорили бурно и много, но в молчании друг друга понимали не хуже. Иногда часами ехали, не произнося ни слова.

Но время от времени им случалось друг друга бесить. Через несколько миль сквозь рев ветра в открытом окне Стив услыхал:

— На-а, НА-А, на-на-на-на…

Он скрипнул зубами. Он знал, что Дух даже не замечает, что поет вслух. Как певец, Дух имел склонность озвучивать любой клочок мелодии, промелькнувший в мозгу. Иногда это было что-нибудь неповторимое и потрясающее. Иногда — капелька хлама из семидесятых. Америка числилась не более чем первой в наваристом алфавитном бульоне из групп, которые Стив ненавидел, отвратительных групп с идиотскими названиями в одно слово: Бостон, Иностранец, Триумф, Путешествие, Хлеб…

— На-а, НА-А…

— Ты, небось, слыхал о коте с человечьей башкой, который здесь обитает, — сказал Стив.

Дух перестал петь, снова взглянул на Стива. Его бледно-голубые глаза серебристо отсвечивали под луной.

— О чем?

— О коте с человечьей башкой. Он живет здесь, в пустыне, жрет рогатых лягушек, гремучих змей и жертв автокатастроф, а пьет кактусовый сок. Размером примерно с рысь, но с человеческой головой, типа, скукоженной.

— Правда?

Оттого и весело было травить Духу байки — он всегда с готовностью в них верил. Рожденному и отчасти выросшему в горах Северной Каролины, ему доводилось видеть и трогать вещи, не менее странные, чем выдумки Стива.

— Конечно, дружище. Я слыхал, один чувак заблудился тут как-то глубокой ночью, и машина у него сломалась. Не на главном шоссе, а в каких-то ебенях глубоко в пустыне, которых даже на карте нет. Так вот, он выпил бутылку виски, которую прихватил с собой, и отрубился, лежа прямо на капоте.