Хуан Гомес-Хурадо - Тайный агент Господа

№ 3643:Воля Божья проявляется во всем.

Д-р Конрой:Я тоже священник, Виктор, и считаю, иногда Господь уступает поле деятельности Природе.

№ 3643:Природа — вымысел просвещения, которому нет места в нашей религии, доктор.

Д-р Конрой:Вернемся в демонстрационный зал, Виктор. Расскажите, что вы почувствовали, когда к вашему телу присоединили датчик.

№ 3643:У психолога были холодные руки.

Д-р Конрой:Холод, и все?

№ 3643:Все.

Д-р Конрой:А когда на экране появились изображения?

№ 3643:Тоже ничего не почувствовал.

Д-р Конрой:Знаете, Виктор, передо мной лежат результаты плетизмографии, и на диаграмме зафиксирована выраженная реакция здесь и здесь. Видите эти зубцы?

№ 3643:Я испытывал отвращение, наблюдая некоторые кадры.

Д-р Конрой:Отвращение, Виктор?

Минутная пауза.

Д-р Конрой:Не торопитесь, если вам нужно обдумать ответ, Виктор.

№ 3643:Сексуальные сцены вызвали у меня отвращение.

Д-р Конрой:Какая-то конкретно, Виктор?

№ 3643:Все до одной.

Д-р Конрой:Вы осознаете, почему они вас покоробили?

№ 3643:Потому что они наносят оскорбление Господу.

Д-р Конрой:Тем не менее на фоне определенных раздражителей прибор зарегистрировал увеличение объема вашего полового органа в связи с приливом крови.

№ 3643:Такое совершенно невозможно.

Д-р Конрой:Грубо говоря, у вас встает, когда вы видите определенные картины.

№ 3643:Подобные выражения оскорбляют Господа и ваш сан священника. Следовало бы…

Д-р Конрой:Что следовало бы, Виктор?

№ 3643:Ничего.

Д-р Конрой:Сейчас вы почувствовали прилив гнева, Виктор?

№ 3643:Нет, доктор.

Д-р Конрой:А тогда в вас проснулась ярость и вами завладело желание все сокрушить?

№ 3643:Когда?

Д-р Конрой:Конечно, прошу прощения за неточность. Вы готовы согласиться, что в тот день, когда вы напали на психолога и били его головой о пульт управления, вы поддались ярости и впали в неистовство?

№ 3643:Этот человек искушал меня. «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его», — сказал Господь.

Д-р Конрой:Евангелие от Матфея…

№ 3643:Абсолютно верно.

Д-р Конрой:А как насчет самого глаза? Он ведь тоже мучается.

№ 3643:Я вас не понимаю.

Д-р Конрой:Его зовут Роберт, у него есть жена и дочь. Из-за вас он попал в больницу с тяжелым сотрясением мозга. Вы сломали ему нос и выбили семь зубов. Слава Богу, надзиратели сумели вас вовремя остановить.

№ 3643:Кажется, я слегка погорячился.

Д-р Конрой:Полагаете, в настоящий момент вы могли бы снова в припадке ярости впасть в неистовство, если бы ваши руки не были привязаны ремнями к подлокотникам кресла?

№ 3643:Если желаете, мы можем это проверить, доктор.

Д-р Конрой:Лучше нам закончить беседу, Виктор.

В прозекторской стоял холод. Стены, выкрашенные неуместной здесь нежно-розовой краской, ничуть не оживляли тягостную атмосферу этого мрачного места. Над анатомическим столом горел мощный шестиламповый прожектор, проливая потоки света на тело, вкушавшее в его лучах последние минуты земной славы перед лицом квартета зрителей. Им предстояло выяснить, кто убрал героя со сцены.

Понтьеро передернуло, когда патологоанатом переложил в лоток желудок кардинала Робайры. Гнилостный запах распространился по секционному залу, когда тот вскрыл желудок ланцетом. Густой смрад заглушил даже вонь формальдегида и смеси химикатов, которыми обычно дезинфицировали инструменты. Диканти, у которой появилось стойкое ощущение, что она стала персонажем пьесы театра абсурда, ломала голову, зачем так тщательно стерилизовать инструменты для проведения вскрытия? Весьма сомнительно, чтобы мертвец мог подцепить заразу.

— Эй, Понтьеро, знаешь, почему мертвый ребенок побежал через дорогу?

— Да, dottore, потому что до смерти испугался. Вы мне рассказывали этот анекдот шесть… нет, семь раз, считая нынешний. Посмешнее хохмы не найдется?

Манипулируя над телом, патологоанатом что-то мурлыкал себе под нос. Голос у него был хрипловатый, он напомнил Паоле Луи Армстронга, тем более что исполнялась мелодия «What a wonderful world» [20] Как прекрасен мир ( англ. ). . Прерывался эскулап только чтобы подколоть Понтьеро.

— Смешнее всего смотреть, как ты борешься с тошнотой, vice ispettore. Хе-хе-хе. Не думай, что меня это не веселит. А этого парня здорово отделали…

Паола и Данте переглянулись. Анатом, старый упертый коммунист, был профессионалом экстра-класса, но порой ему не хватало почтения к мертвым. Складывалось впечатление, будто смерть Робайры он находит чрезвычайно забавной. Диканти это совсем не понравилось.

— Dottore, вынуждена попросить вас сосредоточиться на работе. Как нашему гостю, суперинтенданту Данте, так и мне ваши потуги на веселье кажутся оскорбительными и неуместными.

Патологоанатом покосился на нее и продолжил препарировать содержимое желудка Робайры. Сомнительных комментариев далее не последовало. Впрочем, сквозь зубы анатом поминал недобрым словом присутствующих, их предков и родственников. Паола к его бормотанию больше не прислушивалась, поскольку у нее появилась более серьезная забота: лицо Понтьеро приобрело зеленовато-бледный оттенок.

— Маурицио, не понимаю, зачем ты себя так мучаешь. Ты всегда плохо переносил вид крови.

— Если уж этот лицемерный святоша может выдержать, я тем более.

— Вы бы удивились, узнав, на скольких аутопсиях мне пришлось побывать, мой чувствительный друг.

— Неужели? Смею напомнить, что одну-то вы точно упустили. Впрочем, полагаю, меня бы она обрадовала больше, чем вас…

«О Боже, опять начинается», — подумала Паола, пытаясь утихомирить обоих. Они цапались сегодня весь день. Данте и Понтьеро с первой минуты почувствовали взаимную неприязнь. Откровенно говоря, младшему инспектору был не по душе всякий, кто носил брюки и приближался к молодой женщине ближе чем на три метра. Паола знала, что Понтьеро относится к ней как к дочери, но иногда он весьма перебарщивал. Данте любил пофлиртовать и, конечно, не являлся мужчиной мечты, однако пока он держался в рамках приличий и не оправдывал открытой враждебности, которую охотно выказывал ему ее напарник. Для Диканти оставалось загадкой, как суперинтендант сподобился возвыситься до должности, занимаемой им в Vigilanza. Вечные шуточки и острый язык Данте явно не вязались с общим сдержанным стилем генерального инспектора Чирина и его манере держаться в тени.