Виктория Платова - Ужасные невинные

Она – настоящая неряха. Неподдельная грязнуля.

Вода в джакузи приобрела красноватый оттенок, но я не особо заморачиваюсь этим: должно быть, именно так отсвечивает плитка. Ванная выложена темно-красной плиткой, пол в ванной – темно-красным мрамором, интересно, фигурирует ли эта ванная в crimi-историях Анны? По мне так самое подходящее место для какого-нибудь завораживающего, многослойного, многостраничного преступления. Жертва принимает ванну, релаксирует в пахнущей камелиями воде, и в это время тихонько скрипит дверь…

Дверь и вправду скрипнула.

Я вздрагиваю.

Кот. Абсолютно лысый, ни единой шерстинки. Совсем недавно я видел точно такого же, на кухне у Марго. Но этот, в отличие от того кота, не мультяшный, не рисованный – самый настоящий. Кажется, кота зовут Муки.

– Муки! – окликаю я. – Муки-Муки-Муки!..

В гробу он меня видел.

Муки обнюхивает мою одежду, сваленную на пол, подтягивает ее лапой, пытается разрыть ткань.

– Эй, приятель! Если вздумаешь обоссать мне штаны, я тебя удавлю!..

Кот и ухом не ведет.

А спустя секунду, оставив в покое мои шмотки, вспрыгивает на край ванной, садится в дальнем углу, между гелем и шампунем, как раз напротив меня. Муки, несомненно, кот, – так же, как Сонни-бой, несомненно, был кроликом. О Сонни у меня остались самые приятные воспоминания, что за тварь Муки, мне еще предстоит узнать.

– …Вы спуститесь пообедать? – слышу я голос Анны, доносящийся с первого этажа.

– Я возьму жратву наверх, – голос соплячки гораздо ближе ко мне, чем голос Анны. Мне это не нравится.

– Пообедайте нормально, за столом. В твоем хлеву даже сесть негде.

Впервые Анна употребила в контексте соплячки такое крепкое словцо, как «хлев».

– Тебе должно быть стыдно перед… перед Дэном.

– Да ладно тебе, писака! Он кидал мне палки и не в таких местах!

«Кидал палки». Я кидал ей палки. Вот как. Соплячка совсем оборзела, и приструнить ее некому. Да и хрен с ней. Даже забавно.

Соплячка просачивается в ванную минуты через три после прихода Муки. С самым отстойным гамбургером в руках. Так же жуя чертов гамбургер, она опускает крышку унитаза и устраивается на ней. И принимается смотреть на меня.

– Есть хочешь? – спрашивает она.

– Пока не умираю.

– Я могу принести.

– Не стоит.

– Писака приглашает нас на обед.

– Ты уже дала согласие?

– Еще думаю.

– Но вряд ли согласишься.

– Ну-у… Скорее нет, чем да.

– Прикольный у тебя кот.

– Не у меня. У мамахен.

Соплячка вращает глазами, уследить за ее взглядом трудно, – кажется, он перемещается с гамбургера на кроссовки. Очевидно, нужно чем-то пожертвовать для неведомого мне сакрального акта: гамбургером? кроссовками?..

Она выбирает кроссовки. Вернее, одну кроссовку.

Быстро снимает ее с ноги и запускает в кота. Бросок приходится точно в цель, шампунь и гель для душа не задеты, но Муки!.. Падение Муки недалеко ушло от падения Египта, души юных фараонов, заключенные в безволосом кошачьем теле, вопят, визжат, орут. Их точеные профили распадаются на части, отбитые известняковые носы летят в сторону, спеленатые диафрагмы взрываются; геометрия ступней и ладоней нарушена бесповоротно. Голос у Муки оказывается слишком высоким, слишком резким; фальцет, да, – его можно сравнить с фальцетом.

Муки орет.

Сонни-бой был молчуном, а Муки, судя по всему, любит поорать, вряд ли он сгодится на роль слушателя. Но даже такой – орущий – кот вызывает во мне больше симпатии, чем соплячка.

– Пшел вон! – припечатывает Лягушонок.

– Кот-то чем виноват?

– Он тоже лижет ей жопу. Ей. Писаке.

Билли не все знает о котах. Или – у разных писак и коты разные? Скорее всего.

– Знаешь, милая… Ты, похоже, психопатка.

– Психопатка, – весело соглашается Лягушонок. – Но и это еще не все.

– Что еще?

– Я клептоманка. Извращенка. Бо-ольшая любительница групповухи. Обожаю припизднуть от случая к случаю.

– Я сразу понял.

– Но самое главное… Самое главное – я настоящая русская. Скажешь нет?

Русская.

Лягушонок, эта зачумленная полукровка, так хочет быть русской, что готова выпрыгнуть из штанов, из кроссовок, из дома, из города, из страны; для того чтобы стать русской, все средства хороши. Своруй паспорт, засади в каталажку первого попавшегося лоха, издевайся над матерью, издевайся над котом, обзывай папашу мудаком (большего он, карликовый швед, не заслуживает), не мойся сутками, устрой в комнате бомжатник, слушай до одури рок-див из провинциальной Уфы, втирай очки про групповуху, приставай ко взрослым мужикам с непристойными предложениями – и тогда тебе обломится великое счастье: быть русской. Лягушонок еще хуже, чем все румыны и поляки, чем бундеса, пригревшие Билли, чем антикварная грымза из самолета. Быть русской означает – быть психопаткой, так написано на евангельских скрижалях Лягушонка. Да и плевать, переписывать скрижали, перелопачивать навоз в голове соплячки я не собираюсь. Себе дороже.

– …Скажешь нет, Дэн?

– А ты, случаем, героин не потребляешь?

– Могу и героин. За компанию.

– Лихо!

– Что, правда? – Лягушонок едва не лопается от гордости.

– Ты настоящая русская.

– Дэн… Дэн…Ты потрясный!

Даже если бы я предложил ей перепихнуться или обнести супермаркет – даже это не вызвало бы у Лягушонка большего прилива чувств. Она уже не жмется к крышке унитаза, она садится на край ванны, ровно в том самом месте, где еще несколько минут назад сидел Муки: шампуню и душу для геля по-прежнему ничего не угрожает.

В Лягушонке нет ничего египетского, разве что ступня (та, что без кроссовки), разве что – пятка: голая, чистая, розовая шведская пятка.

– Помыть тебе голову? – спрашивает Лягушонок.

– Не стоит.

– А спинку потереть?

– Не стоит.

– А если… если я к тебе присоединюсь?

– Я тебя утоплю.

– Смешно. Ха-ха.

Надо бы было напустить в ванну побольше пены, запоздало думаю я. С места, где сидит Лягушонок, должно хорошо просматриваться мое тело. Все его анатомические подробности, Лягушонок пожирает их глазами. Во взгляде Лягушонка застыли любопытство и восторг первооткрывателя, исследователя саванн, горных массивов, флоры и фауны Патагонии, циклонов, торнадо. Никого у нее не было, никогда; презервативы, купленные в аптеке, – всего лишь деталь имиджа, не больше, функциональной нагрузки они не несут.

Анна Брейнсдофер-Пайпер может быть абсолютно спокойна за свою дочь.

– Какой ты красивый, Дэн!

– Ты находишь?

– В жизни не видела таких красивый парней. С таким красивым…

Я жду от соплячки самых циничных и наглых оценок: гораздо более циничных и наглых, чем реклама пива «Стелла Артуа», чем реклама кроссовок «Reebok», чем реклама косметики «MaxFactor» – ведь до сих пор в выражениях она не стеснялась. Но, как ни странно, соплячка проявляет недюжинное монашеское целомудрие, даже слово «член» ей не пропихнуть, не говоря уже о выражениях позабористее.