Виктория Платова - Ужасные невинные

Но все по правде. Все по-настоящему.

Пистолет лежит совсем рядом, на джинсовой куртке: когда я подмял под себя соплячку, она выпустила его из рук. Поднять его не составит труда, но мне не хочется заморачиваться с пистолетом, к тому же звук выстрела может услышать Анна. Что придет в голову Анне – неизвестно. Ясно, что она взволнуется, сердце в роскошной груди забьется быстрее, она поднимется сюда и… Нет, этого нельзя допустить, никак нельзя. Я не хочу волновать Анну ни одной секунды, она и так достаточно настрадалась. Я не хочу, вот и все.

Я – порядочный человек.

Как в моей руке, руке порядочного человека, оказался бамбуковый стебель?..

Идентичный моему собственному бамбуковому стеблю, самолетная шведка никого не оставила без подарков. Все это время он торчал из рюкзака соплячки, но я заметил его только сейчас. И все это время рюкзак стоял в поле моего зрения, в зоне досягаемости: сейчас это особенно важно.

Как в моей руке оказался бамбуковый стебель?..

Я просто вытащил его, вот и все.

– Не вздумай орать! – говорю я Лягушонку.

– Я не ору.

– Не будешь нудить?

– Нет.

– И будешь паинькой?

– Да.

Она все еще думает, что это игра.

Но лишь до того момента, как я запихиваю ей в рот рукав джинсовой куртки. Теперь Лягушонок не сможет издать ни звука. Даже если очень захочет. Что ж, я сделал главное – обезопасил себя от несанкционированных воплей соплячки. Себя и Анну. Отдельный респект все еще поющей, поставленной на кольцо Земфире. Она меня прикроет. Мое сознанье несется ракетой в сторону солнца, меня не стоит бояться, в меня не стоит влюбляться, ты очень милый парень, но таких, как я, больше нету, давай договоримся – будь со мной, смотри, я тебе покажу чудеса.

Я ТЕБЕ ПОКАЖУ ЧУДЕСА.

Сейчас.

Много времени это не займет.

Перевернуть соплячку, ставшую вдруг подозрительно похожей на тряпичную куклу, на спину, просунуть под шею бамбук, упереться коленом в позвоночный столб, что-то я забыл…

Но что?

Я наклоняюсь к смердящему уху лягушонка и шепчу ей, почти интимно, почти нежно:

– Никогда не заговаривай с незнакомцами!..

Все. Теперь – все.

Познания, которые ни за что не приобретешь, будучи штатным кинокритиком журнала «Полный дзэн»: бамбуковый стебель – вещь универсальная. Он эластичен, в меру жесток и в меру податлив, он мог быть украшением прилизанной гостиной Анны Брейнсдофер-Пайпер, но стал удавкой для ее дочери. Все происходит легко, даже слишком легко. Я давлю на спину Лягушонка и одновременно тяну на себя оба конца стебля, некоторое (недолгое) время Лягушонок сучит руками, пытаясь освободится, бьется в конвульсиях, потом по ее телу пробегает дрожь, потом оно выгибается дугой и опадает.

Я давлю и давлю.

Я должен быть уверен, абсолютно уверен в том, что страдания Анны Брейнсдофер-Пайпер наконец-то закончились.

Мое сердце бьется ровно, я нисколько не взволнован происшедшим. Единственное, что вызывает сожаление, так это то, что я не увидел лица соплячки в тот момент, когда она расставалась с жизнью. Так же, как я не видел лица Август.

Лягушонок не дышит.

Но стоит ли ей доверять, сраной мистификаторше?

Я отпускаю бамбуковый стебель, но все еще держу колено на позвоночнике. Лягушонок не двигается и не дышит. Легкий шорох – ив поле моего зрения попадает Муки, лысый кот Анны. Оказывается, все это время он находился здесь, должно быть, прятался в завалах вещей. Муки смотрит на меня желтыми в крапинку глазами, без любопытства, без осуждения, без одобрения, – просто смотрит.

– Не я первый начал, – говорю я Муки. – Не я – она. Если бы она не была такой конченой идиоткой, ничего бы не произошло.

Муки принимается вылизывать переднюю лапу, мои откровения никак его не тронули.

– Ты ведь ее тоже не любил, приятель! Ведь так? Вспомни, как она запустила в тебя кроссовкой. Наверняка это было не впервые. Наверняка она отравляла тебе жизнь своими выходками. Но теперь все в порядке, никто тебя больше не обидит.

Я протягиваю руку к коту, я хочу погладить его, убедить в том, что отныне его будут окружать только любящие люди. Кот, в отличие от соплячки, ведет себя просто великолепно: не щерится, не фыркает, не шипит, не выпускает когти, он позволяет себя погладить, он снисходит до меня. Неожиданно я ловлю себя на том, что мне нужна поддержка Муки, что я бы сильно расстроился, если бы кот отверг мою ласку. Слава богу, этого не происходит.

– Муки-Муки-Муки! Может быть, ты знаешь, куда маленькая дрянь сунула мой паспорт? Что, если посмотреть в ее рюкзаке? Как ты думаешь?..

Я притягиваю к себе рюкзак соплячки. Отличный рюкзак из свиной кожи. Билли, не будь у нее саквояжа Август, наверняка бы им заинтересовалась. Перевернув рюкзак, я высыпаю на пол его содержимое: три диска Земфиры, плейер, скомканные трусы, мобильник, зарядка для мобильника, записная книжка с тремя котятами на обложке, конфетные фантики, шоколадка, плюшевый медвежонок в пару к плюшевой же Масяне, шнурок с подвеской в виде египетского креста, напульсник, гигиеническая помада, средство от угревой сыпи, измочаленный номер журнала «Молоток», схема Московского метро, еще одни скомканные трусы, паспорт…

Мой паспорт.

Отлично, просто отлично!

Среди вещей Лягушонка я нахожу и то, что никогда ей не принадлежало. Не могло принадлежать. Брелок с саламандрой. С моей саламандрой, к которой я так привык, и которой так заинтересовалась мумифицированная шведка. Вместе с паспортом соплячка выкрала еще и брелок, вот дрянь!..

– Вот видишь, Муки, она еще и воровка. Стибрила дорогущий артефакт и наивно полагала, что это сойдет ей с рук. А не сошло. Так стоит ли жалеть о ней, приятель?..

Муки приоткрывает пасть, но мяуканья я не слышу.

– Не стоит, так-то. Я все сделал правильно. К тому же не я первый начал.

Что именно я сделал, выясняется через минуту, когда я, наконец, решаюсь перевернуть Лягушонка. Ее тело неожиданно оказывается тяжелым, гораздо более тяжелым, чем было при жизни. Чем это вызвано – я не знаю и, более того, не хочу знать.

Зрелище мертвой соплячки омерзительно.

Возможно, если бы я пустил ей кровь, она не казалась бы такой отталкивающей. Из мыслей, которые все чаще посещают меня: кровь, вырвавшаяся на свободу, не лишена шарма, она завораживает. Но вид соплячки способен вызвать лишь содрогание: посиневшее лицо, быстро набухающий фиолетовый рубец на шее, глаза остекленели и в них застыло смешанное выражение ужаса и безмерного удивления. Оказывается, у нее были серо-голубые глаза.

И длинные ресницы.

Не такие длинные, не такие впечатляющие, как у Тинатин, но три спички смело на них поместятся. Мне хочется проверить свою догадку. Немедленно. Спички у меня есть (плоская картонка с лыжником – «Paradise valley»), я достаю картонку и отрываю от основания ровно три спички. И пристраиваю их на ресницах Лягушонка. Они легко укладываются, они лежат не шелохнувшись: еще одно доказательство того, что проклятая Лягушонок мертва.