Геннадий Сорокин - Портрет обнаженной [litres]

После окончания средней школы Луиза поступила в художественное училище на театрально-декорационный факультет. Стать художником-декоратором она не планировала, потому что рисовать не умела. При поступлении обязательные к рассмотрению приемной комиссией рисунки за нее выполнили преподаватели училища.

– Если она не умела рисовать, то зачем пошла в художественное училище? Ради диплома?

– Луиза с юных лет позировала художникам, была любимой моделью у многих преподавателей изобразительного искусства. В художественную академию она бы не пробилась, таланта бы не хватило, а в училище, где она своя, – отчего бы не поступить? Как бы тебе объяснить, почему она пошла именно туда? Представь девушку, у которой в аттестате о среднем образовании одни тройки и парочка четверок. Ни в один институт ее не примут, в хороший техникум – тоже. Куда пойти, чтобы получить диплом? Туда, где тебя все знают, где ты с юных лет позируешь перед начинающими художниками и их преподавателями. Бог одарил Луизу идеальными пропорциями тела и красивым лицом. С такой внешностью, чтобы добиться успеха и материального благосостояния, ей не нужно было ни образования, ни знаний, ни таланта. Все, что от нее требовалось, – это усидчивость, умение неподвижно сидеть или стоять в одной позе. А уж каким она успехом пользовалась у мужчин! Каждый художник стремился вложить в ее портрет что-то свое. Наши известные сибирские художники соревновались между собой, у кого лучше получится ее новый образ: то она загадочная нимфа, выходящая из лесного озера, то юная древнегреческая красавица с кувшином на плече, то богиня Диана с луком и стрелами.

– Я видел картину, где она в обнаженном виде. Луиза не стеснялась позировать в чем мать родила?

– Она прирожденная натурщица, то есть девушка, выставляющая на всеобщее обозрение свое обнаженное тело. Чего ей стесняться, если она сложена идеально и в ее пропорциях нет ни единого изъяна? И потом, натурщица – это не проститутка. Она не спит с художниками, а только позволяет им любоваться своим телом.

– Во сколько лет она начала раздеваться перед мужиками? В тринадцать?

– Позировать она начала классе в пятом, а когда в первый раз обнажилась – не знаю. Наверное, классе в седьмом, когда ее тело стало приобретать женственные очертания и у нее произошел скачок в нравственном и психологическом развитии… Как бы тебе объяснить-то, что с ней произошло! Был бы ты женщиной, я бы нашла подходящие слова… Попробую так: Луиза в своем взрослении перескочила из девочки в девушку, минуя переходную стадию. Она не была ни застенчивой девочкой, которая украдкой рассматривает в зеркало набухающие груди, ни юной девушкой, которая краснеет в присутствии мужчин. Представь: вот она девочка, с которой рисуют прилежную школьницу за партой, а вот она уже в образе дочери римского патриция, подающей вино будущему жениху. Классическое изобразительное искусство восходит корнями к натурализму Древней Греции, так чего ей стесняться? Луиза рано осознала, что ее тело – это товар, который можно выгодно продать. Товар без обертки стоит дороже, так что стесняться своей наготы ей было ни к чему.

– Шрам ее обезобразил? – сменил я тему разговора.

– Там шрам – одно название! Если не присматриваться, то и не заметишь. Будь Луиза обычной девушкой, она бы не стала делать трагедию из рубца на коже. Но она же модель, натурщица! Для нее мельчайший изъян во внешности – это катастрофа, потеря товарного вида. Говорят, она после травмпункта рыдала, в истерике билась, волосы на себе рвала, а потом успокоилась и решила мстить. Тут-то вся ее сущность и проявилась. Представь, сидит перед тобой девушка, комсомолка, воспитанная на идеалах гуманизма, и совершенно серьезно спрашивает: «Волкова расстреляют за то, что он меня изуродовал?» Я еще ничего не успела ответить, как она продолжает: «Если надо, то моя мама в любую инстанцию напишет, чтобы его приговорили к высшей мере наказания». И уже в самом конце допроса она задумчиво, как бы произнося мысли вслух, говорит: «Я бы все на свете отдала, чтобы на его расстреле присутствовать, чтобы самой увидеть, как этот подонок жизни лишится». Вот такое у девушки Луизы было самомнение! Представь, сколько они со своей мамашей из меня крови выпили.

Рассказ Яковлевой прервал телефонный звонок.

– Андрюха, это ты? – устало спросил Садыков. – У нас, похоже, облом. Прикинь, у Волкова и Луизы одинаковые ключи от дверей. Мой опер сгонял к Волкову домой и убедился, что в его квартире точно такие же замки, как у Каретиных.

– Что он говорит по поводу крови? – спросил я.

– Там такая история, что сразу не поверишь! Прикинь, вчера этот щенок напился и пошел разбираться с руководителем студии «Возрождение» Осмоловским. Пришел к нему домой, позвонил в дверь, позвал хозяина на лестничную площадку поговорить. Когда тот вышел, Паша ему без лишних слов – хрясь по физиономии и разбил нос. Осмоловский на вид мужик тщедушный, но мужик же, не пацан. Он в ответ так врезал Волкову, что тот с лестницы слетел и всю морду об стену расквасил.

– Как он у дома Каретиных оказался?

– Андрей, ты только не смейся. Дальше все было как в дурацком фильме. Волков, весь в крови, нашел где-то бичей, пожалился им на уголовную статью и на растоптанную любовь. Алкаши вошли в его положение и угостили паренька разведенным одеколоном. От этого пойла у Волкова сознание помутилось, и он пошел разбираться к Луизе. Но шел, видать, тернистым путем, если добрался до ее дома только через несколько часов после драки с Осмоловским. Кстати, Яковлева у тебя? Мне Волков больше не нужен.

– Быстро ты с ним отработал!

Я отставил трубку в сторону, спросил у следователя:

– Волкова к нам привезти?

– Допрыгался Паша, – вздохнула Яковлева. – Пусть привозят. Я его задержу по своему делу и в ИВС отправлю.

– Федя, вези злодея к нам, только отмыть его не забудь и врачу показать. Нам он, избитый, без справки, на фиг не нужен!

Павел Волков оказался примерно таким, каким я его и представлял: невысокого роста, худощавым, кареглазым. Было в его внешности что-то татарское: то ли сужающийся книзу подбородок, то ли слегка раскосые глаза. После гигиенических процедур, проведенных в Центральном РОВД, выглядел он вполне презентабельно, только опухший нос напоминал о вчерашних приключениях.

– Садись, друг мой, – показал я на стул напротив моего стола, – рассказывай, как ты до такой жизни докатился? Вазами бросаешься, одеколон с бичами пьешь, с преподавателями дерешься.

Волков осмотрел стул, словно проверяя, не подложил ли я на сиденье канцелярскую кнопку, и осторожно присел на краешек.

– Что мне за это будет? – спросил он охрипшим после «Шипра» голосом.