Бернар Миньер - Долина [litres]

Он вошел в просторный вестибюль первого этажа. Справа, – должно быть, из гостиной, – сочился слабый сероватый свет. Он проникал сквозь шторы, и его хватало, чтобы различить в темноте очертания мебели. Он двинулся в этом направлении и почти ощупью пробрался в гостиную. И тут же вздрогнул так сильно, что даже икнул.

Там, в полумраке, что-то было, и это «что-то» ярко сияло в темноте. Светящиеся буквы :

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ

Марсьяль застыл на месте, вытаращив глаза, и страх хлестнул его так, словно он получил увесистый апперкот. Открыв рот, он часто задышал. Ему не хватало воздуха. Оглядев комнату, он подошел к светящейся надписи. Казалось, она плыла в воздухе в нескольких сантиметрах от пола. Да еще и двигалась . Да, точно: надпись шевелилась, она явно не была нанесена на ровную поверхность и то поднималась, то опускалась в очень быстром ритме.

– О боже… – раздался у него за спиной голос жены.

– Заткнись…

Грудь тисками сдавил страх, но он все же сделал шаг… еще шаг… К буквам. Они трепетали. Как живые… Теперь он разглядел, что они начертаны грубо, кое-как. Их явно наносили специальной краской, и она немного растеклась. Он не мог только понять, на что же ее нанесли. Тьма вокруг него сгущалась, и он уже думал, не повернуть ли назад. Не дезертировать ли… Или все-таки скрепя сердце… Он должен был узнать…

– Давай уйдем отсюда, – умоляла из-за спины Адель. – Давай вызовем полицию.

– Замолчи!

Что же это такое? Что же это все-таки такое? Ему вдруг захотелось помочиться. Ему все время хочется… Проклятая простата… Он присел на корточки и различил на ковре гостиной что-то продолговатое и черное. Оно было живое. И оно умирало… Марсьяль вдохнул его запах. Резкий мускусный запах смертельно напуганной собаки. Ригл. Ротвейлер его сына. Он вздрогнул и отшатнулся от страха, когда провел рукой по густой мягкой шерсти возле мощной холки. Пальцы его окунулись в какую-то липкую жидкость, и это была не краска.

– Ох, да мать же твою!.. – вскрикнул он, отскочив назад и с размаху плюхнувшись на ковер.

Сердце колотилось, зашкаливая за сто ударов в минуту, а грудь ходила ходуном почти в том же ритме, что и у собаки. Он сидел в темноте и прислушивался к тяжелому, сиплому дыханию пса. Зловонный запах из собачьей пасти быстро распространялся по нагретому за день воздуху и бил ему в ноздри.

– Что же это творится? – простонал у него за спиной тонкий голос Амели. – Марсьяль, что все это значит?

Он встал на ноги и снова вгляделся в темноту. Ему показалось, что катящийся по спине пот вдруг стал ледяным, а сердце уже пробило туннель в груди.

– Понятия не имею.

– Надо вызвать полицию, надо…

– Нет! – рявкнул он, чтобы она замолчала.

Он хотел сказать что-то еще, но воздух вдруг заходил ходуном, стекла задребезжали, и сильный взрыв сотряс шале от фундамента до крыши. За взрывом последовал низкий гул, который не стихал несколько секунд, и от этого гула у Марсьяля сплющило живот. Было такое впечатление, что под ним задрожала сама земля… И внутри, как ядовитое растение, пустил корни страх. Черт побери, да что же здесь происходит? На этот раз грохот шел снаружи. Гинеколог обогнул застывшую соляным столпом жену и бросился к двери.

– Что это было?

Ирен Циглер подняла глаза от карты, которую рассматривала.

– Понятия не имею, – отозвался Элюа Ангард, – но похоже на взрыв.

– И довольно близко, – добавил Сервас.

Все трое, как по команде, бросились к выходу, а следом – почти вся жандармерия. С севера долины, эхом отражаясь от скал, доносился страшный грохот.

– Ух ты! – выдохнул Ангард.

Во дворе жандармерии все повернули головы на север. Там, освещенное закатным солнцем, к небу поднималось огромное облако пыли и каких-то испарений.

В городской ратуше, в полутора километрах от жандармерии, в этот вечер точно так же задребезжали стекла. В зале муниципального совета мэр Изабель Торрес объясняла своим подчиненным, составлявшим «Комитет по охране окружающей среды в центре города», что она вовсе не шериф, не носит звезды и не намерена устанавливать «детское время» для малолеток. Напротив, она стремится наладить отношения с жандармерией. Тут поднялся невообразимый шум. Суть проблемы состояла в том, что подростки по ночам устраивали в центре Эгвива мотоциклетные гонки с шумом и грохотом и нападали на тех прибрежных жителей, кто имел неосторожность пожаловаться. Мэр невозмутимо выслушивала одного из сограждан – публичные дебаты уже были открыты, – который резко выступал против ее политики и инициатив муниципального совета. В свои пятьдесят лет она избиралась уже трижды. Когда ее выбрали в первый раз, ей было двадцать восемь, правда, тогда против нее не было настоящей оппозиции. Но с тех пор она так и избиралась раз за разом.

Вокруг стола сидели двадцать четыре члена совета – для кворума этого было достаточно, – и все они принадлежали к муниципальному большинству. На последних выборах избирательный список оппозиции не превышал 5 %. Все спокойно выслушивали протестующего, который перечислял случаи ненадлежащего поведения: шум, ругательства, плевки, угрозы – и говорил о небезопасном климате в городе. Изабель Торрес подавила вздох. Следующий член совета сожалел, что подростков упрекают, вместо того чтобы предложить им какие-нибудь занятия или анимации. Хозяйка города подняла глаза к потолку. В зале поднялся шум. Она жестом успокоила коллег.

– Жандармы примут в расчет все предложения, – решительно сказала она. – Опросные листы уже распространены. Но нельзя удовольствоваться всего одним…

Фразы она не закончила. Стекла и люстры в зале муниципального совета задрожали от взрыва. Изабель Торрес посмотрела в сторону балкона, и ее глаза вылезли из орбит. Она отодвинула свой стул, быстро подошла к застекленной двери и открыла ее. Во влажном вечернем воздухе все еще висел низкий, глухой гул. Один за другим к ней присоединились еще несколько членов совета, потом за ними подтянулись остальные. Без малейшей надежды привлечь к себе внимание, горожанин, который долго готовил свое вторжение в обсуждение, надсаживался в крике, но все уже выбежали на улицу. И все разглядывали огромное облако пыли, поднявшееся над крышами.

– Заседание закрыто, – объявила мэр, вернувшись в зал и пробиваясь к выходу среди всеобщей суматохи.

– Поедем-ка, посмотрим, – решилась Циглер, направляясь к своей машине.

К ним присоединились еще жандармы, и конвой тронулся в сторону выезда из города. Они миновали одну круговую развязку, потом другую и прошли широкий поворот, повторявший изгиб реки за последними домами, и Ирен вдруг резко остановилась.

– Вот черт! – выругалась она, выключая мотор.