Бернар Миньер - Долина [litres]

– Я пойду позвоню, – сказал он.

Она подошла. Слишком близко. И сигарета, как и она, оказалась слишком близко. Обмакнув палец в почти черное вино у себя в бокале и держа и бокал, и сигарету одной рукой, она поднесла палец к самым его губам и нежно провела по ним, словно причащала. Палец источал запах табака. Тогда она медленно завела большой палец Мартену в рот и принялась двигать им вперед-назад. У пальца был вкус вина и табака, и он чуть-чуть его пососал, не отводя взгляда от ее глаз. Сигарета, палец, рот, взгляд… В голове у него стало пусто. В следующий миг она приникла к его губам и выдохнула струю вожделенного дыма ему в рот. Никотин сразу же ударил в голову. Как шар, пущенный виртуозным игроком в боулинг, он угодил прямиком в зону запретного наслаждения, мгновенно взломав все защиты. И волна наслаждения захлестнула его, все тело покрылось мурашками… Такой взрыв кого хочешь сведет с ума.

Габриэла поставила бокал на ночной столик. Потом развернула сигарету и, улыбаясь, вставила ему в губы. Он лихорадочно, как наркоман, затянулся, а она между тем расстегнула ему рубашку, обняла руками за шею и легонько прикусила мочку уха.

Под расстегнутой рубашкой ногти Габриэлы сразу нащупали обезболивающие тейпы на торсе Серваса. Глаза у нее загорелись, но она не стала задавать вопросов. Она вся изогнулась и стала тереться о его тело, чтобы усилить возбуждение, рука скользнула вниз и нашарила пальцами под тканью налившуюся, вздыбившуюся плоть. Он почувствовал, как проворные горячие пальцы расстегивают пряжку на его брюках и ныряют под одежду.

Она отобрала у него сигарету и села на край кровати, не переставая его ласкать, потом подняла руку, снова поднесла сигарету к губам Мартена, и он нагнулся, чтобы сделать длинную затяжку, спрашивая себя, какое из двух ощущений сильнее.

Мозг его был одурманен сигаретой и желанием, как мозг подопытной крысы, которой уже не надо ни есть, ни спать, лишь бы дали нюхнуть кокаина. И он подумал, что в искусстве игры на слабостях людей Габриэла достигла мастерства. Его слабость она вычислила с первого взгляда. Но сейчас ему на это было наплевать. Он хотел своей дозы. Никотина. Секса. Порока. Предательства … Потому что он собирался предать, и прекрасно это понимал. Он предавал Леа. Предавал свои принципы. И свое ремесло.

Он вдыхал дым, мозг его был полон яркого света и каких-то вспышек. Он перестал быть собой. Эгоист… Обдолбанный… Ему стало жарко. В висках стоял низкий гул. Губы пересохли, как песок в пустыне. Сигарета закончилась. Он затянулся в последний раз и загасил ее в пепельнице на ночном столике. Габриэла откинулась на постель, не отрывая ног от пола и раскинув бедра. Ее пристальный взгляд, ее молчаливый призыв, откровенный и властный, почти пугали. Ожидая его, она страстно себя ласкала.

Он наклонился и подменил ее пальцы своими. Она застонала, истекая… Действие никотина стало ослабевать в мозгу Серваса. Габриэла не сводила с него глаз, дожидаясь, когда же он войдет в нее.

– Презервативы на ночном столике.

Хорошо поставленный голос прозвучал холодно и трезво. Это была не просьба, это был приказ. Он продолжал ласкать ее, не вынимая пальцев. Он был напряжен, он был готов . И вдруг он увидел Леа в той же позе и пальцы молодого доктора в ее теле. Леа хотела, чтобы кто-то другой в нее вошел, Леа отдавалась Жерому Годри. И вся его готовность вмиг улетучилась.

– Что ты делаешь? – спросила она, когда он вытащил пальцы и вытер их о покрывало.

Он закрыл глаза и наклонился вперед, выпрямив руки и упираясь кулаками в постель по обе стороны от Габриэлы.

– Мартен…

Он выпрямился, застегнул рубашку и заправил ее в брюки.

– Что ты делаешь?

– Иду звонить, – ответил он. – Они будут здесь через пять минут.

– Не надо!

Она была взбешена. Теперь ее глаза метали молнии. Он покачал головой.

– Это была неудачная идея, Габриэла… Я… я очень сожалею… Так действительно делать нельзя…

Она села на краю кровати, потом вскочила.

– Что? Да кем ты себя вообразил? Ты что, думаешь, что можешь меня завлекать, провоцировать, совать в меня свои грязные пальцы, а потом бросить?

– Я тебя не провоцировал, Габриэла… Это ты на меня набросилась. Это ты сунула мне в рот пальцы вместе с сигаретой.

Стоя напротив него и нервозно смеясь, она снова попыталась расстегнуть ему ремень на брюках.

– Ах ты сволочь, ты не смеешь остановиться на полдороге! Ты что себе думаешь? Что сможешь вот так смыться? Ты же собирался меня трахнуть, гад!

Он схватил ее за запястье и резко встряхнул. Теперь он сам был в ярости.

– Я сказал – нет!

– Ты не имеешь права вот так останавливаться, слышишь? Не имеешь права!

Она уже кричала. Потом высвободилась и на этот раз ухватила его за брюки обеими руками. Он оттолкнул ее:

– Прекрати!

Едва он ее выпустил, как ему сразу прилетела пощечина. Она ударила изо всей силы. Зубы у него дернулись и скрипнули, щека запылала.

– Грязный мерзавец! – орала она. – Ничтожество!

Он пристально на нее взглянул. На какую-то долю секунды ему отчаянно захотелось дать сдачи. Но он знал, что не может. Не должен. Иначе он будет уже не он. Он никогда не бил женщин . Даже когда был обижен и взбешен. Даже когда на него нападала ошалевшая от злости гарпия.

Он вышел в ванную, зажег свет и посмотрел на себя в зеркало. Следы пальцев отчетливо отпечатались на щеке. Он намочил салфетку и протер щеку.

Когда он вернулся в спальню, Габриэла, уже холодная и отстраненная, курила, сидя в изголовье кровати.

– А ты порядочный идиот, – сказала она, смерив его взглядом, и губы ее растянулись в улыбке.

К ней вернулось самообладание: голос звучал насмешливо, презрительно и ядовито. Ни одному мужчине она не позволяла себя унижать: это она их унижала . Деверни сказал правду: теперь она была сама ненависть, само презрение.

Она резко выпустила дым в его сторону, словно плюнула.

– Ты никогда не поймешь, что потерял… Ты действительно жалок.

Теперь она разглядывала свои пальцы с накрашенными ногтями, ступни на одеяле, пошевелила пальцами, согнула колени…

– Чтоб ты сдох, – заключила она, не глядя на него.

– Габриэла…

– Пошел вон!

Он почувствовал, как в нем снова закипает гнев.

– Ты ненормальная, сама-то знаешь?

У него отпало всякое желание ее пожалеть, наоборот, ему захотелось ее унизить, припереть к стенке. Но она была тверда, как железо:

– ЧТОБ ТЫ СДОХ, ЖАЛКОЕ НИЧТОЖЕСТВО!

Он смотрел на бардачок, сидя в полумраке автомобиля, и спрашивал себя, наблюдает за ним Габриэла из окна, погасив весь свет в доме, или нет. Впрочем, сейчас это его уже не интересовало. Он думал о Леа. Только о Леа… Где она сейчас? Что делает?