Михаил Котвицкий - Шесть витков следствия

Муза Яковлевна действует не окриком — добрым словом, конкретным делом. Борется за каждого, тем более за тех, кто уже подходит к черте закона или переступил ее. Общительная и активная, она окружает себя единомышленниками — общественниками, отдающими работе с подростками свое свободное время.

Инспектору многое удается. И не без помощи того же Виктора Корнеева. Они почти одновременно пришли в милицию и умело взаимодействуют. Оба понимают, что успех в работе целиком и полностью зависит от знания людей на обслуживаемой территории…

— Знаю этого сорванца, — выслушав Корнеева, сказала Муза Яковлевна. — Мопед, велосипед угнать — это ему раз плюнуть… Недавно в садике стянули капли от насморка.

— Дефицит?

— С чем-то смешали и получили коктейль: типичный психостимулятор.

— Не пробовала?

— Не подначивай, лучше давай ближе к делу.

— Выходит, твой Пухов нюхальщик?

— Замечался. Однажды его застукали.

…Поднялись на последний этаж, через лаз проникли на чердак. В тусклом полумраке мимо всякого хлама пробрались в закуток. В лицо дохнул смрадный запах. Между переплетениями труб стоял фанерный ящик, накрытый грязным одеялом. Здесь, в «обихоженном» местечке, и обосновался табунок зеленого молодняка. Несколько пацанов, погруженных в дурманящую эйфорию, резались в карты. На столе-ящике — селедочные и колбасные огрызки, ломаный хлеб, пачка сигарет. Несколько худеньких «гороховых стручков» и две девчонки со взбитыми челками кривлялись под заунывную мелодию магнитофона, хрипевшего где-то в углу. Кто-то корчился на фанерном листе, постанывал, кого-то рвало. Лица бледные, стеклянные глаза лихорадочно поблескивали. Нализавшись «бормотухи» и «надышавшись» (вкусы-то разные), шпанята, точно подбитые воробьи, дуреют, выползают на свежий воздух. Идут в парк или слоняются по улицам, ломают скамейки и деревья, оскорбляют прохожих…

— Что касается Пухова, то он у них вожачок, — продолжала Каренина. — Держит мальчишек в страхе. Недавно отобрала у него стальную арматуру, которой, к счастью, он не успел воспользоваться. Парень не может без приключений. Такая у него жизнь, текущая по неписаным законам, — никаких обязанностей, все можно, все ясно на сегодня и на завтра. А чем все это кончится, его не интересует. Тлавное, чтобы сейчас, сию минуту ему было хорошо. Вот такая нехитрая философия.

— А куда же участковый смотрит?

— Не все так просто. Работа с Пуховым проведена большая. Нельзя же без конца его выслеживать и отлавливать. Разбирали и мальчишку, и родителей на комиссии исполкома по делам несовершеннолетних, наказывали. Предупреждали, что, если он не изменит своего поведения, будет отправлен в спецшколу. За ним закреплен шеф из числа депутатов…

— Конечно, тут срабатывают и чисто возрастные особенности, — сказал Коренев, — Кому из пацанов не хочется выделится, доказать свою неповторимость?

— Правильно, а как доказать, если ты вахлак и недоумок? Если на гитаре играешь хуже соседа? Если стихи не получаются? Как взять верх?

— Кулаком.

— Так и Пухов.

Этот пацан упорно боролся за «вольную» жизнь, творил чудеса изобретательности, чтобы не ходить в школу. Мать, допустим, на работу, а он, покружившись часик-другой в парке, возвращался досыпать или искал «своих». Незаметно пристрастился «дышать», стал заводилой дворовой шпаны, водил ее на «охоту».

Шел в открытую с кулаками, стоял спиной к стене. Однажды, правда, сдрейфил. Спровоцировав драку, почувствовал, что хе осилит троих. Съездив одного по щеке, пнув другого в живот, он вдруг заорал. «Чего вопишь, гнида?» — закричали на него. «А вы не лезьте!» — запричитал Пухов. «Это мы-то лезем?» — возмутились мальчишки. Откуда ни возьмись — участковый. «Трое на одного, значит?..» Тогда Андрей и усек, что не всегда прав тот, кто прав. Прав бывает и неправый. Понял и запомнил.

Ловцы кайфа, искусственно меняющие свое сознание, свою психику. Бездельники с неразвитым интеллектом и вялой волей. Запутавшиеся, неприкаянные, несчастные. Последние десятилетия мы обо всем этом стыдливо умалчивали, жили в условиях узаконенного вранья, не знали правды и не хотели ее знать. О себе и о своих детях. Элементарная душевная глухота, нравственный дальтонизм. Все это обернулось тем, что детская преступность выросла в два раза, да и только ли детская…

Темные тучи несли в себе дождь. Ветер крепчал, гудел в проводах. На углу угрюмого трехэтажного дома вспыхивала и гасла тусклая лампочка.

— Вот эта улица, вот этот дом, — сказала Каренина, свернув к подъезду.

Дверь открыла худая темно-русая женщина.

— Ах, это опять вы, — недобро сузила она глаза. В грязной маленькой комнате — неубранная кровать, облезлый стол, две табуретки.

— Попал, обормот, под молоток, — проворчала себе под нос женщина. Она не встревожилась, не полезла с вопросами. Ее не смутил и беспорядок, которого обычно хозяйки стыдятся при посторонних. Постояла в нерешительности, перевела взгляд на окно и ушла в свои невеселые думы. Видно, горе ее — давнее, она уже свыклась с ним.

— Почему попал? — сказал Корнеев в надежде завязать разговор. — Почему так думаете?

— А тут и думать нечего, — не сразу откликнулась женщина.

Мать называла своего сына не иначе, как обормот. И еще — лохматый обормот. Недоучка, по два года сидит в одном классе. Говорила, что по-всякому влияла на него.

— Ты ему слово, он тебе — пять. Иди его переговори, — продолжала она осевшим голосом. — Одна улица на уме. Где вот шляется? Наказывала: купи батон и — домой. Так нет, поплелся. На мать ему, обормоту, наплевать. Сил моих больше нет…

Переглянувшись с Виктором, Каренина ушла. Она знала, где искать Андрея.

Пухова, помолчав, между тем продолжала:

— В мозгу ни мыслишки. Со всякой шантрапой водится. Одного тут упрятали за колючку, теперь, видно, его черед.

Хозяйке вдруг надоело отвечать на вопросы Корнеева. Она мрачно отрубила:

— Все как да почему. Спроси у петуха, почему он не несется…

Корнеев решил закругляться, тем более что Пухова ничего толком не знала о взаимоотношениях ее сына с Федуловым. Он собрался было уходить, когда Пухова, словно что-то вспомнив, жестом руки остановила его. Подошла к столу, отыскала в небольшой стопке голубоватую тетрадь. Раскрыла ее, нашла нужную страницу.

— Взгляните на эту писанину, — передавая тетрадь, сказала женщина. — Может, она что-то прояснит.

Корнеев, прочитав текст, спросил:

— Чья тетрадь?

— Сына. Лежала тут, на столе. — Пухова показала пальцем, где именно лежала тетрадь. — Я пришла с работы. Сына нет. На столе тетрадь. Думала, записка. Вот так…

— Когда это было?

Пухова назвала день.

В тексте говорилось:

«Дорогая мамочка! Сообщаю тебе, что я сегодня сбежал. Теперь окончательно. Туда я больше не вернусь. Пока буду жить у, Андрея…»