Андраш Тотис - Циклы Альбер Лелак-Инспектор Демура. Романы 1-6

— Мадам Дюбуа сказала вам, что следила за входом в дом?

— Да. — Альбер с секунду помолчал. — Но вот вопрос: в какой степени можно положиться на ее наблюдательность? Как по-вашему, сколько мужчин посещали вашу приятельницу?

— Клодин? — переспросил Бополе безо всякой бравады. — Если не ошибаюсь, только я, ну и еще этот вечный жених. А почему вы спрашиваете?

Альбер колебался, сказать ли правду. Возможно, заденет сокровенные чувства коллеги.

— Видите ли мадам Дюбуа утверждает, что у мадмуазель бывает много разных мужчин.

Бополе рассмеялся, и Альбер продолжил уверенно:

— Самая разношерстная компания. По ее мнению, среди них и следует искать убийцу.

Полицейский не мог побороть смех.

— Знаю, знаю! Она и мне об этом твердила. Представляете, именно мне! — подчеркнуто произнес он, еще подразумевая какую-то несуразную шутку.

— Ну и что? — холодно парировал Альбер.

— Так ведь каждый раз это был я.

— Вы хотите сказать, что… — Альбер умолк, ошарашенный нелепостью ситуации.

— Знали бы вы, до чего вредный народ эти сплетницы, — пояснил Бополе. — Если бы я просто так, в открытую, навещал Клодин, то через неделю-другую уже всей округе стало бы известно, что к мадемуазель Потье повадился ходить сыщик. А ведь я человек семейный.

«Любопытно, откуда он звонит?» — подумал Альбер. — Уж наверняка не из полицейского участка.

— Так что я всякий раз слегка менял внешность. Нет, не подумайте, никаких накладных бород и усов или других подобных ухищрений. Я имею в виду мелкие трюки, какими все мы пользуемся, скажем, во время слежки.

Альбер прекрасно понимал, что Бополе имеет в виду. Вывернутая наизнанку куртка, нахлобученная на лоб шляпа, зажатый под мышкой сверток, измененная походка — только и всего. И тем не менее создается впечатление, будто каждый раз были разные мужчины. Один всегда таскает какие-то свертки, другой имеет привычку надвигать шляпу на глаза, третий ходит бесшумно, крадущейся походкой… ведь людям всегда запоминаются одна-две характерные черты. На языке профессионалов это называется маскировкой с изменением стиля. Представьте себе — говорил им когда-то преподаватель на курсах — театр, где небогато с декорациями. Выстави на авансцену два кресла в стиле рококо, освети их поярче софитами, и готово — перед вами изящная гостиная. Теперь задвиньте кресла вглубь сцены, направьте свет софитов на виселицу, и всем ясно, что это тюремный двор.

Значит, находчивый коллега, наведываясь к своей любовнице, постоянно меняет обличье. Но что хорошего находит в этом она сама?

— Клодин это очень забавляло. Пусть старые ведьмы лопнут от зависти, говорила она. Да и ей так было спокойнее. Если сплетня дойдет до жениха, он только посмеется. Разве можно поверить, будто Клодин — шлюха, к которой что ни день шляются разные клиенты? Но если пройдет слушок, что у его невесты завелся постоянный кавалер, к тому же и имя его известно… тут уж совсем другой расклад…

Альбера так и подмывало задать еще парочку вопросов, но он понимал, что они не имеют никакого отношения к делу. А коллега Бополе производил впечатление толкового парня и опытного полицейского, такой сразу сообразит, что к чему. Поэтому Альбер не стал расспрашивать, как тот познакомился с Клодин, с чего началась их дружба, перешедшая в столь необычную, пикантную связь. Может, так оно и к лучшему: пусть он не узнает подробностей этой странной житейской истории, зато сохранит ее в памяти, как волнующую, эротическую загадку. Когда Альбер положил трубку, мыслями его владела Клодин Потье. Знать бы хоть, как он выглядит, этот Бополе!

Третий телефонный звонок чуть запоздал. Он раздался в тот момент, когда Альбер, покончив с бритьем, умывался холодной водой. Он не спеша вытерся, плеснул в ладонь лосьона и, морщась от боли, растер лицо. Затем сполоснул руки и неторопливой, размеренной походкой, точно герои вестерна, направился к телефону.

— Не желаешь заткнуться? Ну погоди у меня! — Хищным движением схватив трубку, он грозно прорычал в микрофон: — Алло-о-о-у!

— Простите, не туда попал! — послышался испуганный возглас Шарля.

— Ах это ты? А я как раз собрался тебе звонить. Что это за бредовая идея ни свет ни заря насылать на меня всяких кретинов?!

Бришо расхохотался.

— Я думал, у них важная информация.

В действительности так оно и было.

— Черта с два! Просто им захотелось, чтобы я услышал их голос.

— Шеф интересовался тобой. Я сказал, будто бы ты в отделе социального обеспечения.

— Благослови тебя бог, ты — мой спаситель!

— Сотрудницу, с которой ты должен побеседовать, зовут Мари Монэ. До двенадцати она будет на месте.

— Мне не успеть.

— Изволь поторопиться. Буасси уже пять минут как выехал и, если не заскочит по пути выпить кофе, будет у тебя с минуты на минуту.

Дорога с набережной Орфевр до дома, где он жил, занимала добрых полчаса, но в случае с Буасси это ровным счетом ничего не значило. Коллеги свято верили в его водительское искусство и, скажи Буасси, будто машина летит по воздуху, когда он за рулем, те не усомнятся, да и с какой стати ему останавливаться у кафе, если известно, что Альбер непременно угостит кофе?

В этот момент раздался звонок у двери, и Шарль, прерывая разговор, расхохотался в трубку.

— Тоже, мне записные остряки, — пробурчал Альбер, когда Буасси ввалился в квартиру.

Отдел социального обеспечения помещался на площади Клиши, в переоборудованной квартире на четвертом этаже обычного жилого дома. По какой-то странной ассоциации это место напомнило Альберу полицейский участок. Явно не потому, что мебель здесь тоже была старой и обшарпанной, не потому, что стены коридоров тоже были выкрашены серой масляной краской и на стене висела утыканная цветными флажками карта района. Причина сходства таилась глубже — пожалуй, в неуловимой общности атмосферы, свойственной всем казенным учреждениям. Атмосферы равнодушия, исходящего от людей, привыкших много трудиться и мало получать за свой труд.

Возраст Мари Монэ не поддавался точному определению. В строгом, классического покроя костюме, с мягкими каштановыми волосами, уложенными в прическу а-ля Мирей Матье и с серьезным выражением лица она могла оказаться старообразного вида девицей лет двадцати двух. Но с таким же успехом могло выясниться, что это сорокалетняя женщина, которую пощадило время. Мари Монэ была почти миловидна — женский тип, особенно раздражавший Альбера. Если уж не уродилась красивой, то будь законченной дурнушкой, которая зато радует глаз своей приветливостью и доброжелательностью. Мадемуазель Монэ не радовала глаз, вовсе не будучи дурнушкой. Под костюмом угадывалась недурная фигура: округлые плечи, длинные и в меру полные ноги, изящные, узкие щиколотки. Не эталон секс-бомбы, но вполне приемлемо. Лицо тоже некрасивым не назовешь: правильные черты, приятный овал, умные карие глаза. Если быть объективным, Альбер вынужден был бы признать, что по основным параметрам эта женщина не уступает Клодин Потье, предмету его ревнивой зависти к Бополе. Но мадемуазель Монэ он бы ревновать не стал. Если Клодин вызывала неодолимое чувственное влечение, то здесь сталкиваешься с воплощенным чувством долга и сознанием собственной значимости.