Геннадий Сорокин - Убийственный возраст

– Наташа, вот список, который ты мне подготовила в прошлый раз. Отметь в нем друзей Быкова.

– Тут нет одного человека, – расставив галочки напротив фамилий, сказала Голубева. – Лучшим другом Быкова был Сергей Козодоев. Пока Мишка учился в школе, он от Козодоева на переменах ни на шаг не отходил, как верный оруженосец всегда рядом был. Потом Быков ушел в ПТУ, и с нами, с бывшими одноклассниками, общаться практически перестал, а с Козодоевым отношения поддерживал. Как были они друзьями, так и остались. Как-то я случайно оказалась в их компании. Сидим в подъезде, в той самой двенадцатиэтажке, откуда Мишка потом бросился, и вижу, Козодоев глаз не сводит с Лены Кайгородовой. Все вокруг болтают о своем, курят, а он глазами ее сверлит, раздевает. Я прямо почувствовала, как он с нее мысленно одежду снимает и ничего, кроме Кайгородовой, вокруг себя не видит. Представь, эта Лена – любимая девушка Мишки Быкова, его лучшего друга, а он ее мысленно раздевает! Вот такой он, Сережа Козодоев, двуличный.

– Один раз не считается, – повеселев, возразил Ефремов. – Эта Лена у вас первая красавица в районе? Что-то я о ней раньше не слышал.

– Девочка она так себе, неброская, но симпатичная. Вид у нее болезненный, глаза впалые, румянец на щеках нездоровый. А Сергей… он точно двуличный. Уж я-то его знаю, сколько лет за одной партой сидим! В нем одновременно живут два человека. Один – трусливый, подленький, а другой – бахвал и хвастун. Если есть возможность безнаказанно кому-нибудь западлянку подстроить, то Серега тут как тут. Провернет дельце и будет перед всеми похваляться: «Вот как я могу! Я один такой герой, полюбуйтесь на меня!»

– Как ты его, однако, не любишь! Козодоев где-то тебе дорогу перешел?

– Если бы перешел, я бы его со свету сжила, подставила бы под раздачу и уничтожила.

От жара и духоты в котельной Голубева раскраснелась, расстегнула пальто. Ефремов стрельнул глазами по открывшимся округлым выпуклостям под свитером, взял список, на оборотной стороне сделал пометки о Кайгородовой и Козодоеве, задал парочку уточняющих вопросов.

– Новый год приближается, – напомнила Наташа.

– Угу, – пробормотал инспектор. – Скоро елка, бой курантов, Дед Мороз и Снегурочка.

– Я не об этом, Игорь Павлович. Кто-то что-то клятвенно обещал.

Ефремов сложил список, поднялся из-за стола:

– Если обещал, значит, сделаю. Наташа, у меня просьба: ты в ближайшее время не теряйся. У меня могут вопросы возникнуть и по Быкову, и по Кайгородовой. Она, как я понял, с Волгоградской?

– Оттуда! Приперлась в наши дворы неизвестно зачем. У них пацанов в два раза больше, чем девчонок. Любая дурнушка может себе парня по душе найти, а она к нам прибилась. Сейчас, после Мишки, наверное, назад вернется.

Договорившись, что Голубева будет звонить через день, а не раз в неделю, как раньше, Ефремов отпустил девушку. Оставив топку, в каморку вернулся кочегар.

– Ты дурак, Игорь Павлович, или только прикидываешься? – ехидно спросил он. – Девчонка вокруг тебя вертится, а ты от нее нос воротишь. Махнул бы мне незаметно, я бы свалил на улицу, уголь в тачку покидал, а ты ее – на диванчик! Он, правда, грязный, засаленный, но я по молодости лет на такие мелочи внимания не обращал. Где поймал женщину – там и приголубил.

– А сейчас как? – улыбнулся инспектор.

– Сейчас – никак! – сверкнул железными зубами кочегар. – Хотел бы, да не могу – гидравлику в причинном месте приморозил на лесоповале в последнюю ходку. Желание есть, свербит в груди, реализации требует, а возможности нет.

– Вот и у меня так же! Желание есть, а долг не позволяет.

– Наплюй ты на этот долг! – воскликнул истопник. – Время бежит, оглянуться не успеешь, как возможности иссякнут. Захочешь с женщиной почудить, а потенции уже нет, одни воспоминания остались. Жизнь человеческая коротка, а жизнь мужская – еще короче. То, что упустил по молодости, под старость уже не наверстаешь.

– Я подумаю, – серьезно сказал Ефремов.

– Подумай, а пока я вот что тебе расскажу. Про кражу из гастронома на улице Ворошилова слышал? Заходил тут ко мне один интересный человечек, с ворами трется, но сам не фраер, и зоной от него не пахнет. Короче, вот что он мне про ту кражу рассказал…

Вернувшись поздно вечером в отдел, Игорь обнаружил у себя на столе записку: «Звонила какая-то Ефросинья Ивановна. Сообщала, что ее положили в кардиологию. Просила заехать к ней, как сможешь».

В среду Ефремов выкроил время и заехал в больницу к Ефросинье Ивановне. Старушка была так плоха, что вышла из палаты с большим трудом.

– Игореша, у меня к тебе огромная просьба, – тихо, так, чтобы никто из посторонних не услышал, сказала она, – съезди к Любе, попроси ее, чтобы приехала. Мне надо с ней кое о чем поговорить по-женски.

Люба была младшей дочерью Ефросиньи Ивановны. Со старшей дочерью пенсионерка не общалась, а с младшей поддерживала отношения: поздравляла ее открытками на праздники, на дни рождения Любы и ее детей приезжала к ним в гости.

– Тетя Фрося, я за Любой бегать не буду. Она на заводе посменно работает, когда по вечерам дома бывает – не вычислить. Давайте сделаем проще – я вам сам все привезу по списку.

– Неудобно же, – вздохнула старушка.

Ефремов придвинулся к больной и прошептал на ухо:

– Ночную рубашку, трусы, что еще?

– Игореша, меня же по «Скорой» сюда привезли, собраться толком не дали… – стала оправдываться пенсионерка.

Ефремов терпеливо выслушал ее, сделал пометки в блокноте.

– Все привезу. – Он поднялся с жесткого больничного топчана, но старушка вновь усадила его.

– Ты вот что, Игорек, – зашептала она, – сходи к моему лечащему врачу, поговори с ним, пусть он признается, что со мной такое происходит. Я ведь не в первый раз в кардиологии лежу, но раньше такого не было. Вот тут, – она показала на подреберье с правой стороны, – тут стало все холодеть изнутри, словно я кусок льда проглотила, и он не тает, а только больше становится. Ты, Игореша, сходи к врачу, покажи ему корочки милицейские, постращай его – пусть все как есть расскажет, а то мне вообще ничего не говорят.

Игорь демонстративно взглянул на часы.

– Хорошо, я поговорю. До завтра, тетя Фрося!

По пути Ефремов заглянул в ординаторскую. Лечащий врач Ефросиньи Ивановны Шипунов был на месте.

– Так вы ее племянник? – усомнился врач.

– Любимый племянник. – Игорь сунул под нос врача раскрытое служебное удостоверение.

– А-а-а, ну это другое дело! – протянул врач. – С сотрудником столь уважаемой организации можно откровенно поговорить. Вы действительно ее родственник?

– До армии в одном подъезде с ней жил. Моя бабушка и Ефросинья Ивановна были подругами.

– В одном подъезде жили – это почти родня. Коллеги, нам надо поговорить.