Ирина Лобусова - Игра в саботаж

Константин всегда радовался визитам в этот дом, где его выслушают и поймут. И когда понял, что зашел в тупик, уже знал, куда надо идти.

Утром он встал, ожидая, что сейчас нахлынет на него эта вселенская боль, что мир снова перевернется, а в конце вместо поворота возникнет тот самый тупик. И хоть головой бейся — все это никуда не денется. От осознания этого меркло солнце, и весь его профессионализм опера не давал возможности понять, чего хотеть, в чем начать разбираться. История со взрывом дома просто выбила его из колеи. Емельянов не понимал, на каком свете находится. А почва под его ногами стала не тонким льдом, а пропастью над раскаленной лавой. Ни одного шага в сторону — ибо конец всему. И самым страшным была полная непонятность этой обстановки — то ли ты уже сделал это шаг в сторону и с размаху полетел в кипящую лаву, то ли еще топчешься и размышляешь, надо ли это сделать.

Там, где звучало слово «теракт», всегда маячила смертельная петля — как для приговоренного к смерти, для того, кто посмел вторгнуться на такую враждебную и смертельную территорию, где посторонние не выживают.

А Емельянов не просто вторгся, он уже стоял на этой территории, причем обеими ногами. Да что там стоял — бродил, и под прицелом расстрельных ружей, направленных на него. Тут уже нужно было бежать в сторону. Только вот в какую, он не знал. Для этого и был необходим понимающий друг. Который пусть и не направит на путь истинный, но и не даст рухнуть в эту лаву.

На следующий день после того, как понял, что добрался да тупика, Емельянов, просто промаявшись в кабинете, вообще не занимаясь текущими делами, закончил работу пораньше. Он купил в гастрономе две бутылки хорошего вина, коробку печенья и поехал на троллейбусе в район Нового рынка. Константин знал, что Стеклов в этот час обязательно будет дома — он очень редко выходил куда-то по вечерам.

Андрей действительно был дома и искренне обрадовался приходу Емельянова. Буквально с порога Константин понял, что и в его друге, и в квартире изменилось что-то очень важное. Стеклов стал совершенно другим — не хуже и не лучше, просто другим. Более уверенным, что ли, более спокойным. Обладая тончайшим чутьем, Емельянов не мог не уловить происшедшей в нем перемены. А уловив, подумал, что это скорее хорошо, чем плохо.

Обстановка комнаты действительно изменилась. В вазе вдруг оказались полевые цветы, вокруг все было разложено в небывалом порядке. А когда Емельянов отправился в ванную мыть руки, то сразу понял, с чем связаны такие перемены — на вешалке висел женский шелковый халат, а на стеклянной полочке над зеркалом стоял лак для ногтей и лежал тюбик губной помады.

В жизни его друга появилась женщина! Константин очень обрадовался тому, что теперь его Андрей не одинок. Однако, поразмыслив немного, пришел к выводу, что ничего говорить об этом не будет. Тем более, не станет выяснять, кто эта женщина. В конце концов это не его дело. К тому же, они всегда беседовали исключительно на деловые, профессиональные темы и никогда не касались личного.

Поэтому Емельянов решил ничего не говорить. Однако профессиональный опер в нем никогда не отключался. И он сразу обратил внимание на оттенок помады, лежавшей без футляра, — бордовый, темный. Значит, женщина была брюнеткой или темной шатенкой.

Константин улыбнулся — похоже, он уже понял, кто эта женщина. Цветы — признак тонкой, романтичной натуры, бордовая помада… У его друга Стеклова роман с сестрой того арестованного писателя, с Розой Нун. Он вспомнил, как изменился Андрей, когда Роза появилась в комнате, и сразу понял, что его друг влюблен по уши в эту женщину. Да и она, похоже, была к нему неравнодушна. Скорей всего, стопроцентное попадание — Роза Нун.

Что ж, Емельянову оставалось только искренне порадоваться за Андрея. И хранить молчание, чтобы ненароком не влезть в этот хрупкий, тайный и такой нужный его другу роман.

Пока Емельянов вел сыскную деятельность в ванной, Стеклов уже успел накрыть на кухне стол — нарезал бутерброды, поставил варенье, разлил по бокалам вино. Друзья выпили с общими фразами, заговорили о чем-то. И Емельянов даже не заметил, как в разговоре наступила пауза. Просто разговор прекратился — и точка.

— Говори, — Стеклов повернул к нему лицо без очков, — ты ведь посоветоваться пришел. Говори.

И Константину вдруг стало страшно под взглядом этих невидящих глаз.

— Мне страшно, — произнес он вслух и сглотнул горький комок в горле.

— Я знаю, — спокойно, без тени насмешки кивнул Андрей.

— Ты сталкивался с таким, что… Сколько трупов можно скрывать? Ну вот сколько трупов можно скрыть реально, чтобы никто не стал прикапываться… Или списать на несчастный случай… Я говорю, наверное, абсурдно, ты не понимаешь…

— Понимаю, — Стеклов кивнул, — продолжай.

— Вот сколько — десять, двадцать? А если больше?

— Да сколько угодно, — Андрей вздохнул. — Однажды мне пришлось столкнуться с таким в одной воинской части. Проводились секретные испытания, и снаряд попал в жилой дом. Тогда скрыли смерть семидесяти человек! Понимаешь? Семидесяти! После этого я неделю не мог заснуть.

— В жилой дом… — повторил Емельянов.

— Есть одна важная вещь, — помолчав, продолжил Стеклов. — Ты сам знаешь это, не хуже меня. Ты ведь работаешь в такой системе. И никуда не денешься, будешь работать. В Советском Союзе раскрываемость не нужна. Нужно только снижение цифр. Поэтому будут врать и скрывать трупы. И если надо много — значит, много.

Емельянов залпом выпил вино. Не сдерживая себя, резко поставил бокал на стол. Андрей, словно читая его собственные мысли, высказал вслух то, что так мучило Константина долгое время.

— Что это было? — спросил. — Говори уже!

— Жилой дом. Но это был не взрыв газа. Ну совсем не взрыв газа… — И слова вдруг полились из Емельянова потоком. Он все говорил, говорил и говорил…

За все это время Андрей ни разу не перебил Емельянова — он понимал, что тому необходимо выговориться. В первую очередь. Ну и Емельянов говорил так, как не говорил никогда.

До конца дослушав его без единого вопроса, Стеклов нахмурился:

— Как, ты сказал, его фамилия, Печерский? Снова?

— Да, — Емельянов отвел глаза.

— И ты теперь твердо считаешь, что это диверсия против советской власти? — краешком губ улыбнулся Андрей.

— Он работал на фашистов, — твердо произнес Емельянов.

— Так странно… — Стеклов улыбнулся уже откровенно. — Стоит тебе только произнеси фамилию Печерского, как ты начинаешь меняться на глазах. Почему? Ты настолько ему завидуешь?

— Если бы ты не был моим другом… — мрачно протянул Емельянов, — ты знаешь, куда бы я тебя послал?

— Знаю, — Андрей продолжал улыбаться. — Между прочим, это очень ценное умение — иногда уметь посылать людей. Особенно, когда садятся на голову. Но это не мой случай.