Ирина Лобусова - Игра в саботаж

— Ответ я обязательно дам, — кивнул Стеклов. — Только ты мальчишку не трожь!

— Какого еще мальчишку?! — с недоумением уставился на него Печерский.

— Этого опера, Емельянова. Я знаю, что у тебя на уме. Так вот, сразу говорю — не смей!

— Этот Емельянов сделал калекой одного из моих лучших людей!

— Если сделал — значит, не из лучших. И правильно сделал! Мальчишка и так на перепутье. Оставь его в покое.

— Хорошо, — Печерский залпом выпил стакан вина, — оставляй себе. Мне он не нужен. Только ты держись подальше от него. Рано или поздно он сломает себе шею.

Дальше был разговор ни о чем. Печерский ушел первым. Стеклов в одиночестве остался сидеть за столиком. Снял темные очки, продемонстрировав в пустоту ресторанного зала слишком много видящие глаза.

В сентябре 1967 года в Москве, на Красной площади, произошел самый настоящий террористический акт, который моментально был засекречен советскими спецслужбами.

Совершил его житель Каунаса Василий Крысанов. По обрывкам информации, просочившейся в западную прессу, эта акция должна была скомпрометировать власть Брежнева перед Западом. Поэтому специально был выбран Мавзолей — священное место для советской символики, считавшийся визитной карточкой СССР.

Теракт был задуман таким образом, что Крысанов намеренно приносил себя в жертву.

Летом 1967 года, после выписки из психиатрической больницы, террорист изготовил из взрывчатки пояс смертника. А в сентябре приехал в Москву.

В первый раз он пришел на Красную площадь, чтобы осмотреться. Второй раз — уже опоясавшись поясом со смертоносной взрывчаткой. Встал в огромную очередь, которая всегда была в этом месте.

Когда Крысанов ступил на ступеньки Мавзолея, он привел в действие бомбу. Взрыв, произведенный в толпе, мгновенно убил несколько десятков человек. Сам террорист был разорван на куски.

Около пятидесяти человек получили ранения различной степени тяжести. Сразу после этого спецслужбы оцепили место теракта, а все происшедшее закрыли плотной, непробиваемой завесой секретности. Все было настолько строго, что в газеты не попало ни строчки.

Многие западные источники сумели опубликовать только воспоминания, свидетельства очевидца — фотографии Бурбовского, который приехал в Москву из Запорожья и стоял в той же самой очереди в Мавзолей, только ближе к концу.

Вот как описывал фотограф Бурбовский то, что он видел: «Раздался очень громкий взрыв. Все словно оторопели. Затем люди с жуткими криками бросились врассыпную. Когда схлынул первый поток людей, я увидел парня в разорванных брюках, который лежал на мостовой. Кровь сплошным потоком текла по его ногам. Мужчина в военной форме нес на руках девочку-подростка — у нее была почти оторвана рука и болталась на весу, в воздухе. Перед входом в Мавзолей лежал мертвый мужчина — кишки его были вывернуты наружу. А рядом — второй, парень, над которым склонились несколько человек. Видимо, он был тяжело ранен, но жив, потому что слышались стоны. И я начал фотографировать».

Как только Бурбовский вернулся в Запорожье, его тут же забрали в КГБ. А в квартире фотографа произвели обыск, забрали саму камеру, все снимки и негативы. И серьезно пригрозили, если очевидец происшедшего не будет молчать. Пригрозили настолько страшно, что Бурбовский больше не давал интервью и молчал о теракте долгие годы.

Нун собирал вещи. Оставаться у Фимы было небезопасно. Вот уже несколько дней Фима подозревал, что за домом следят. Он видел каких-то людей, которые крутились вокруг дома на улице, в телефонной трубке слышались постоянные щелчки. Это означало, что телефон прослушивают.

Фиме удалось связаться с одним своим родственником в Ленинграде. Анатолий должен был перебраться к нему. Уже были готовы фальшивые документы. План побега планировался такой.

Нун должен был выехать в Харьков, затем из Харькова — в Москву, а из Москвы — в Ленинград. Уже был куплен билет до Харькова, и вечером этого же дня Анатолий должен был сесть в поезд.

В Ленинграде родственник Фимы обещал помочь Анатолию обустроиться в городе, снова сменить документы и залечь на дно.

Отвезти на вокзал Нуна должен был знакомый Фимы — таксист, который умел держать язык за зубами. Анатолию очень не хотелось уезжать из Одессы, но он понимал, что другого выхода просто нет.

Ворча, Фима помогал Анатолию упаковывать чемодан. Он помог запастись всем необходимым, ведь странно бы выглядел человек без багажа. Когда Нун только приехал к Фиме, вещей у него совсем не было.

Сам Фима тоже собирался уехать ночью из города и залечь на дно. Оставаться здесь было опасно. Куда собирался ехать, он не говорил.

— КГБ решило ликвидировать мой бизнес, — горько вздыхал Фима. — Вот точно тебе говорю! Когда теперь еще выпускать будут… Вилами по воде писано! А меня решили прихлопнуть тапкой! Ну, посмотрим, может, все еще наверну.

Наконец вещи были упакованы. На часах было семь вечера. Раздался стук в дверь.

— Это таксист, — Фима пошел открывать. И вдруг послышался страшный грохот, затем — крик. Анатолий не успел ничего понять. Он так и застыл посреди комнаты с нелепо раскинутыми руками.

На него налетели, повалили лицом вниз. Щелкнули наручники.

— Служба госбезопасности! Все арестованы, — крикнул громкий голос. Затем Нуну придавили спину сапогом. — Лежать, сука!

Рывком подняли вверх. Первым из дома выводили Фиму. Он тихо скулил и не мог стереть кровь с разбитой щеки закованными в наручники руками. Улица слабо освещалась уличным фонарем, поэтому Анатолий мог разглядеть, что возле дома припаркованы два милицейских уазика и один легковой автомобиль возле которого стоят двое мужчин в штатском. Один развернулся к дому Фимы спиной, лица другого было не различить в темноте.

Нун вдруг почувствовал страх: на какое-то мгновение ему показалось, что возле дома стоит Печерский. Что этот человек теперь постоянно будет находиться с рядом с ним. Впрочем, на смену страху тут же пришло безразличие. Оно сменило и горечь, и отчаяние, которое все-таки было в первый момент. И даже страх. Ну и пусть Печерский. Какая теперь разница… Это рука судьбы, которая постоянно охотится за ним.

Последнее, что видел Анатолий перед тем, как его запихнули в вонючий милицейский уазик, было темное бархатное небо, усыпанное звездами. Небо со вкусом солоноватого запаха Куяльника. И звезды — мириады, целая россыпь сверкающих сокровищ. Звезды, которые то ли плакали, то ли смеялись над ним.

В тот день на работу Емельянов добрался только к обеду. С утра брали барыгу, за которым он так долго охотился, — слишком долго, по его меркам. В этот раз облава прошла удачно. Барыгу взяли прямо в ЦУМе в момент очередной продажи краденых вещей. Информатор сработал четко — барыга был взят с поличным. Емельянов потирал руки: теперь за продажу краденого ему светил срок гораздо больший, чем за сбыт наркотиков. Опер поздравлял себя изо всех сил!