Ирина Лобусова - Имя врага

— Какая причина смерти? — спросил Емельянов.

— Потеря крови, — Грищенко поднял вверх правую руку Дато. — Вот его запястья, видите? Ваш красавец перерезал себе вены! Судя по всему, он покончил с собой.

Не веря своим ушам, Емельянов быстро опустился на колени рядом с трупом. Поднял руки. Оба запястья были исполосованы странными шрамами, напоминающими перевернутый крест. На рубашке покойного Емельянов разглядел капли черного воска.

От губ покойника исходил сладковато-приторный запах, в котором опытный опер сразу почувствовал знакомые нотки.

— Ему дали опиум, настойку опиума, — сказал Емельянов, — и если он был одурманен наркотиком, как он мог нанести себе такие точные раны?

— Ничего не знаю, — Грищенко пожал плечами.

— Кровопотеря от таких ран должна была быть большой? — спросил, хмурясь, опер.

— Огромной! — с пафосом ответил эксперт.

— Где кровь? — Емельянов резко встал с колен. — На земле — где кровь?

— При чем тут это? — Грищенко скривился.

— Самоубийство?! — Емельянов сжал кулаки от злости, теперь это слово действовало на него, как красная тряпка на быка. — Покончил с собой?! На земле где кровь? Нет ни одного следа крови! Ни капли!

— Это не мои проблемы! — нагло заявил Грищенко.

— Его привезли сюда уже мертвым. Привезли, скорей всего, на машине, двое, так как он достаточно тяжел. А перед тем, как резать, одурманили настойкой опиума. Он был вообще в отключке. Как он мог покончить с собой?

— Я сказал, дальше — ваше дело, — Грищенко стал пятиться.

— А раны? Порезы очень глубокие. Два глубоких надреза крест-накрест. Это вообще не похоже на почерк самоубийцы! У самоубийц чаще всего дрожат руки. Они наносят много мелких надрезов. Но не два глубоких и ровных.

— Ваше дело — вы и расследуйте! — Подхватив сумку с инструментами, Грищенко поспешил к выходу со двора, там, где виднелась служебная машина судмедэкспертизы. Не в силах сдержаться, Емельянов выругался матом ему вслед.

Сторож был бесполезен. Он мямлил про то, что перед рабочим днем осматривал всегда территорию. И увидел труп.

— Ровненько так лежал, бедолашный, — причитал сторож, — ручки, ножки ровненько. Молодой совсем.

— Эти ворота запираются? — спросил Емельянов про ворота, выходящие в переулок.

— На щеколду только, — вздохнул сторож, — их отпирают часто, когда машины на склад проходят.

Емельянову все было ясно. Тело привезли на машине через эти самые ворота. Очевидно, к машинам, заезжающим в эти ворота, привыкли — и к грузовым, и к легковым. Судя по тому, что происходило во дворе, пока они осматривали тело, машины шли сплошным потоком.

— Ночью тоже так много машин? — Емельянов повернулся к сторожу.

— Ночью еще больше, продукцию перевозят, склады загружают. Потому ворота и перестали запирать. Отворяй им все время!

— Только грузовые машины?

— Есть и легковые. Всех много.

Итак, убийца — или убийцы — привезли тело на машине. Судя по тому, как лежал убитый, и по следам вокруг, его не тащили по земле. А это означало, что убийц было как минимум двое. Убитый был крупный, здоровый мужчина, в теле, упитанный. Совсем не перышко. Попробуй такого вынь из машины да красиво уложи!

Поэтому на земле и нет следов крови. Убили его явно не здесь. Сюда просто подбросили тело. Но почему именно сюда?

Емельянов действительно не понимал. Вор и завод — это были настолько несовместимые вещи, что буквально не укладывались в голове! Дато не проработал ни одного дня в своей жизни. А от такой тяжелой работы, как работа на заводе, с ним случился бы сердечный приступ — или, как говорят в народе, кондратий бы хватил! Тогда почему его подбросили именно сюда? На что намек? Могла ли существовать связь между убитым и этим заводом?

Насколько помнил Емельянов, Пересыпь контролировал другой воровской авторитет. Паук работал в центре города — Дерибасовская, Приморский бульвар, роскошные гостиницы для иностранцев, дорогие бордели. Ничего общего с заводской Пересыпью, не особо богатым районом, полным производств!

Нахмурившись от этой странной загадки — Емельянов не любил загадок, особенно в таких делах, — он снова склонился над трупом. Труп уже хотели увезти, но Емельянов сказал пока этого не делать. Раз нельзя было положиться на судмедэксперта, значит, нужно было самому проводить тщательный осмотр.

И первая подсказка нашлась сразу. В кармане рубашки убитого опер обнаружил… шерсть коричнево-золотистого цвета. Она была похожа на собачью. Но откуда на заводе собаки? Как только они приехали на завод, Емельянов сразу заметил, что сторожевых собак здесь нет.

И он вдруг понял, что убийца играет с ним. Собачья шерсть, завод… Это, похоже, были подсказки. Только вот кто оставил их?

Емельянов принялся расстегивать рубашку убитого — и не поверил своим глазам! На животе он обнаружил кровавую рану… И не простую. На желтоватой коже отчетливо виднелись вырезанные слова: «mea culpa». Опер вздрогнул. Он был очень образован и любил читать книги. Внезапно он вспомнил, что уже встречал такие слова в какой-то из книг. «Mea culpa» — это латынь, переводится как «моя вина». И это слова из католической молитвы…

Перевернутые кресты, слова из католической молитвы, вырезанные на животе жертвы, надругательство над христианскими символами!.. Очевидно, речь идет о какой-то сатанинской, оккультной секте. А подобные секты всегда курирует КГБ.

В университетской библиотеке на улице Советской армии было прохладно. Студентов было мало, и в большом зале занятыми оказались лишь несколько столов. Здесь стояла та удивительная тишина, которая прочищает утомленный мозг понадежней любого лекарства. Емельянов всегда ценил тишину.

Это была самая большая роскошь, полученная человечеством, — возможность существовать вне звуков, ранящих душу и калечащих мозг. И опер наслаждался этой тишиной, буквально прикладывая ее к сердцу, к глазам, пил, как благотворный напиток. Какое это счастье — полное отсутствие слов!

Ему вдруг подумалось, что люди стали это все забывать в вечной гонке за чем-то. Кто-то гонится за импортными вещами, кто-то — за служебным положением, кто-то — за возможностью выслужиться перед властями предержащими. Каждый гонится за своим. А на самом деле это и есть настоящее — тишина, в которой полностью отсутствуют звуки и слышно еле ощутимое шуршанье мудрых книжных страниц.

В университетской библиотеке, к которой с благоговением Емельянов относился еще со студенческих лет, он оказался не случайно. У него была назначена очень важная встреча, о которой он не собирался докладывать никому из начальства, потому что боялся — его могут просто поднять на смех.