Ирина Лобусова - Имя врага

Про себя он всегда называл такого человека не сокамерник, а попутчик. Попутчик по страшной дороге этого безликого ада, который вместо кругов состоял из параллельных, гладких прямых.

Один раз он спросил у следователя — у одного из безликих следователей, положено ли ему свидание с сестрой, потому что чувствовал даже на расстоянии, как сходит с ума Роза. Следователь сделал вид, что не слышит его вопроса, и принялся еще быстрей строчить протокол. Из этого он сделал вывод, что свидания ему не положены.

Анатолий скучал по Розе и жутко переживал, что стал причиной ее жестоких страданий. Но ничего сделать с этим не мог.

И вдруг ему повезло. Когда его привели в камеру после короткой прогулки — их ему устраивали раз в три дня, он увидел, что на соседней койке, которая вечно стоит пустой, лежит человек.

Как он обрадовался! Тут же подбежал к появившемуся соседу. Мужчина лежал спиной к нему на боку, поджав к животу ноги, пытаясь укутаться в полы пиджака.

Анатолий поздоровался, заговорил. В ответ услышал стон. Подошел ближе, тронул за плечи. Мужчина повернулся на спину — он разглядел, что ему лет 40, не больше — и тут же потерял сознание. С ужасом Нун смотрел на пятна крови на желтоватой рубашке.

Он попытался приоткрыть ему глаза и случайно тронул за щеку. Рот мужчины приоткрылся, и оттуда почти фонтаном на грудь полилась кровь. Сквозь приоткрытый рот Анатолий увидел, что у мужчины вместо нижнего зуба — огромная дыра, уходящая глубоко в челюсть, причем почему-то с абсолютно ровными краями…

Он закричал. Забарабанил кулаками в металлическую дверь. На шум пришел охранник. Нун уже не помнил, что кричал — о том, что человек истекает кровью, умирает. Равнодушно отстранив его рукой, охранник глянул на мужчину и ушел. Несчастного вынесли из камеры только к вечеру, спустя много часов. И все это время он не подавал признаков сознания.

Ночь, последовавшая затем, была страшно морозной. И Бродский уже не спасал. Забившись в угол койки с ногами, Анатолий беззвучно дрожал — но не от холода, а от страха. И это было гораздо более сильная и болезненная дрожь.

Ему было страшно. Он и раньше слышал о пытках, но никогда не видел их воочию. Когда же начнут пытать его?

Нун не боялся физической боли. Страшило другое: потеря человеческого облика, ползать под сапогом палача дрожащим червем. Ни при каких обстоятельствах жизни он старался не терять своего достоинства. А тут ему грозило именно это. И потеря достоинства в глазах других была гораздо страшнее, чем физическая боль и даже смерть.

А мужчину пытали, и пытали страшно. Анатолий не знал, что с ним делали. Но результат этого был так страшен, что он буквально спасовал перед этим страхом. Не мог думать, жить, говорить.

Только к концу следующих суток он пришел в себя и смог даже поесть тюремной баланды, которую ему всегда протягивали в окошко. И с того времени стал до смерти бояться новых попутчиков. До тех пор, пока его не вызвали на очередной допрос.

Тот допрос был ничем не примечателен и абсолютно не отличался от всех остальных. Следователь по-прежнему бубнил чушь и усиленно писал протокол.

Но когда Нуна привели назад в камеру, он сразу увидел, что на второй кровати снова неподвижно на боку лежит человек. Опять мужчина. Лет 35–40. В спортивном костюме.

В этот раз Нун побоялся к нему подходить. Он тихонько сел на свою кровать и стал ждать. Мужчина перевернулся на спину, раздался мощный храп. Анатолий вздохнул с огромным облегчением. Сам не заметил, как лег и заснул.

Проснулся только к вечеру и, едва очнувшись, сразу увидел, что мужчина сидит и смотрит на него. Смотрит очень пристально, почти не мигая.

— Привет! Ты меня не узнаешь? — спросил мужчина, увидев, что Нун открыл глаза.

— Нет. А должен? — он неловко сел на койке, еще слабо ориентируясь в реальности.

— Ну посмотри повнимательней! Я Павел. Мы на вечеринках у Димы Завадского встречались! Не узнаешь, ну?

Вечеринки у скульптора Димы Завадского отличались многочисленностью различных интересных людей, вспомнить которых было совсем не просто. Дима Завадский днем работал в мастерской по изготовлению могильных памятников, надгробий. А ночью из ворованного мрамора, камня и мраморной крошки пытался соорудить собственные шедевры. А когда не творил, устраивал многолюдные вечеринки, на которые собиралось полгорода. Он мог себе это позволить, потому что зарабатывал лучше всех остальных.

Дима Завадский собирал не только представителей подпольной тусовки. К нему захаживали и детки партийных шишек, желающие находиться поближе к искусству и авангарду, и фарцовщики, и темные людишки из полукриминального мира. У Димы были просто невероятные связи!

На его вечеринках решались различные вопросы и даже заключались крупные сделки. Однако КГБ Диму не трогало — скорей всего, потому, что на партийных бонз и на их деток у него было слишком много компрометирующего материала, и КГБ просто не хотело ворошить это осиное гнездо.

Анатолий был завсегдатаем этих вечеринок. Но, в связи со скученностью и мельканием различных лиц, он не всех помнил и оставлял в памяти. Вот и сейчас мужчина, сидевший перед ним, не вызывал никаких ассоциаций, никаких выплывающих из памяти воспоминаний. Он был ему попросту незнаком. К тому же, у Нуна всегда была очень плохая память на лица. Он знал за собой этот недостаток и старался не обижать понапрасну людей. Но так выходило не всегда. Люди раскусывали его и все равно обижались. А он страдал от этого.

— Вы же Анатолий Нун, верно? — снова сказал мужчина. — Вы ведь писатель. А я у Димки и магнитофоны толкал, и бобины. Переводчик я.

— Помню, конечно, — Анатолий покривил душой, — конечно, Дима Завадский… Павел!

— Вот и славненько! — соскочив с койки, мужчина бросился жать ему руку. С радостью Нун убедился, что тот абсолютно невредим. Единственное, что портило его, в целом, красивую внешность, была щетина.

— За что сидишь? — спросил Павел, после обмена несколькими фразами, в которых он перечислял, в основном, общих знакомых.

— Я роман написал, — вздохнул Анатолий.

— Советскую власть ругаешь? — задорно прищурился Павел.

— Нет. О Моисее.

— Это тот, который по пустыне евреев водил?

— Да, 40 лет, — Нун вдруг показалось странным пересказывать старинную библейскую легенду, и он вежливо поинтересовался: — А ты?

— Запрещенную литературу нашли, — Павел вздохнул, — в основном журналы иностранные, на немецком и французском. Я же с иностранцами работаю, переводчик в порту. Как корабль с иностранцами приходит, так меня туда сразу. У иностранцев всегда можно много чего взять. Ну, взяли меня за хвост. Следили, наверное. Или донес кто. Сразу обыск. Потом сюда.