Ханс Русенфельдт - Себастиан Бергман. 5 книг

— Мы проявим максимум осторожности, — вмешалась Ванья. — И как только почувствуем, что она не хочет продолжать, сразу прекратим.

Кристос перевел взгляд на Ванью, потом опять на Себастиана. Ванья надеялась, что тот воздержится от нового глупого, бестактного комментария. Еще две секунды, и Кристос Теотокис запретит им входить в палату.

— Она начальник, я буду ей подчиняться, — сказал Себастиан, кивая на Ванью.

Кристос несколько секунд наблюдал за Себастианом, ища признаки издевки, потом открыл дверь и, не говоря ни слова, пропустил их в палату.

— Веди себя прилично, — прошипела Ванья, когда дверь за ними закрылась.

Эбба Юханссон была ростом 1,68 метра, но, лежа на спине в большой больничной постели, казалась меньше. Одеяло достигает подмышек, руки вытянуты вдоль туловища. Глаза закрывают белые компрессы. Рядом с ней сидят родители.

— Ванья Литнер, Госкомиссия по расследованию убийств, а это Себастиан Бергман, психолог, он работает вместе с нами, — сказала Ванья, в основном обращаясь к родителям, которые лишь кивнули, не делая никаких попыток, чтобы встать и поздороваться или представиться. — Нам надо минуточку поговорить с вашей дочерью, если можно.

— А это действительно необходимо? — сдавленным от горя голосом спросила мать.

— К сожалению, да.

— Можно, — слабо донеслось с постели.

Ванья бросила взгляд на Себастиана, который остановился примерно в метре от девушки, пододвинул стул и уселся по другую сторону кровати, напротив родителей.

— Здравствуй. Меня зовут Ванья. Если ты в силах, нам нужно поговорить о том, что произошло.

Девушка лишь слабо кивнула.

Ванья быстро сообщила то, что им известно, чтобы Эбба не тратила силы на рассказ о вещах, о которых они уже знают. Закончив, она поинтересовалась, не хочет ли Эбба что-нибудь спонтанно добавить, прежде чем она будет задавать более конкретные вопросы.

— Он называл себя Сёреном, а не Свеном, — проговорила девушка настолько тихо, что Себастиану пришлось подойти на шаг, чтобы расслышать.

— Хорошо, очень хорошо, — ободряюще сказала Ванья. — Китайский ресторан, где вы встречались, ты помнишь, как он назывался?

— «Пекинский дворик», он находится в Сундбюберге.

Ванья кивнула. Они отправят туда людей расспросить персонал, не могут ли те дать более подробное описание, чем пожилой бородатый мужчина в кепке и очках. Эбба больше ничего сообщить не могла.

Себастиан вдруг понял, почему преступник лишил ее зрения. Вероятно, у него имелось правило. Если они справлялись с тестом, их следовало оставлять в живых. Скорее всего, он не ожидал, что ему придется разбираться с проблемами, которые при этом могут возникнуть.

Выходом стало лишить ее зрения.

Он мог позволить себе дать Эббе описать их встречу словами, раз она не сможет проверить, как ее сведения обработают. У них не будет возможности показывать ей фотографии подозреваемых для опознания. Ни один полицейский рисовальщик не сумеет создать с ее помощью фоторобот. Ничего не получится. Конечно, когда они поймают подозреваемого, она, возможно, узнает голос, но, насколько Себастиан знал, одного опознания свидетелем голоса еще ни разу не хватило для обвинительного приговора. Только при наличии подтверждающих технических доказательств, а таковые у них пока полностью отсутствуют.

— Сколько правильных ответов требовалось для получения зачета? — вставил Себастиан.

— Треть. Двадцать. Вопросов было шестьдесят.

— Да, мы знаем, мы их видели. Как он проводит тесты?

Впервые за время разговора последовала реакция родителей. Или, по крайней мере, отца, который повернулся к Себастиану со скептическим выражением лица.

— Неужели она действительно должна об этом рассказывать?

— Она ничего не должна, но чем больше деталей мы узнаем, тем лучше.

Эбба сделала глубокий вдох и рассказала. Об автофургоне, о цепях, секундомере, повязке на глазах.

Себастиана заинтересовала повязка. Какой в ней был смысл? Жертвы ведь уже видели убийцу, общались с ним несколько часов. Тогда почему им нельзя было видеть его во время самого испытания? Стоит запомнить.

— Автофургон, — произнесла Ванья, возвращаясь немного назад. — Ты можешь рассказать о нем что-нибудь еще?

— Это был автофургон. Я видела его только сбоку. Обычный автофургон, с красной чертой по всему боку.

Новое. Новое и важное для Билли, которому в ближайшее время предстояло просматривать множество снимков.

— Отдыхай, — сказала Ванья, поднимаясь со стула, предварительно спросив, не может ли Эбба припомнить еще что-нибудь важное для расследования, и получив в ответ слабое покачивание головой. — Спасибо за то, что ты нашла в себе силы. Для нас это очень важно.

Ванья вернула стул на место и, направляясь к выходу, кивнула родителям.

— Он говорил о каком-то студенте, — послышалось с кровати.

Ванья и Себастиан остановились.

— Студенте?

— Мы говорили о том, каким вниманием мы стали пользоваться после выигрыша, и тогда он сказал, что прошлой осенью кто-то из его студентов получил стипендию в Массачусетский технологический институт и что никто не обратил на это внимания.

— Ты уверена, что речь шла о МТИ?

— Да.

— Прошлой осенью?

— Да.

Ванья не сумела сдержать улыбки.

Прорыв. Настоящий прорыв.

Много ли человек могло получить прошлой осенью стипендию в МТИ? Не много. Сколько у них могло быть преподавателей? Больше, но обозримое количество. От тысяч подозреваемых они перешли, возможно, к дюжине.

— Спасибо, это нам действительно очень поможет.

— Он накачал ее наркотиками и засунул в машину, — вдруг проговорила Эбба, ни к кому конкретно не обращаясь. Возможно, она думала, что им неизвестно, как он увозил жертв. Проявляя заботу об Эббе и родителях, в это Ванья не углублялась. В голосе слезы. Себастиан не знал, как раны в глазах повлияли на слезные канальцы, но белые компрессы все равно впитали бы слезы, если бы те появились.

— Я не сумела ее спасти. Я должна была ее спасти.

Родители наклонились к дочери. Положили на нее руки, заговорили тихо и утешающе. Что это не ее вина. Что она ничего не могла сделать. Что она не должна так думать.

Это не поможет.

Себастиан молча наблюдал за разыгрывавшейся у постели больной сценой. Глаза залечатся, она молодая, привыкнет к незрячей жизни. Чувство вины и боль… это совершенно другое.

Об этом ему известно все. Когда ожидается, что ты кого-то защитишь, ты даешь себе слово: ни за что не предавать, спасти ее любой ценой. А придя в сознание, обнаруживаешь, что тебе не удалось, ты нарушил свое обещание. И живешь с этим всю оставшуюся жизнь. Да, про чувство вины ему известно все.

Но он не знал ничего такого, что можно сказать, чтобы утешить эту маленькую девочку в большой постели. Поэтому он вышел.