Георгий Куликов - К вопросу о миражах

— Ого! Ну, ты даешь, Жека! С кем имею дело! А семья у тебя есть? — расспрашивал Денис.

— Конечно, есть, все успел, — ответил Кудрин, — жену Тамару искать пришлось не долго — познакомился на работе, она в то время работала в научно-техническом отделе. Воспитали вот таких, — Женя приподнялся, встал на цыпочки, раздвинув руки в стороны, — двоих сыновей. И старший уже обзавелся семьей. Внуков нам с Тамарой родил, это особый рассказ, не в двух словах…

— Хотелось бы мне их увидеть, — с грустью в голосе сказал Денис, — но завтра у нас начинается концертный тур по Франции, и днем мы улетаем из Шереметьево в Марсель.

— Денис, а как тебя занесло сюда в это кафе? — переменил тему Кудрин.

— Пути Господни… Лет пять назад в Нью-Йорке я случайно после концерта познакомился с русским музыкантом Семеном Рудневым, который в составе джазового оркестра приехал на гастроли по Америке. Он джазовый гитарист, и очень неплохой, чем-то похож по стилю на знаменитого американского гитариста Эл Ди Меолой. Мы выступали на одной площадке и в гримерке разговорились. Он тоже москвич и хорошо знает наш с тобой район Беляево. Потом я ему показал Нью-Йорк, мы долго бродили по его улицам и разговаривали о современном джазе и исполнителях, я дал ему свой телефон, а он мне свой московский. Буквально через год он снова появился в Америке, и на этот раз в моем городе — Новом Орлеане, я тогда ему помогал найти хорошую студию для качественной записи диска его оркестра. А на одном из мероприятий в День города я пригласил его оркестр поиграть с нами, и мы играли двумя составами самые известные джазовые темы. Так мы подружились с Семеном и часто созваниваемся по тем или иным событиям в области музыки. А когда в этом году у меня определились концерты во Франции, я решил: если уже буду в Европе, обязательно нужно побывать хоть на один день в Москве и посетить могилы родителей и бабушки. Вот я и позвонил тогда Семену. Он очень этому обрадовался. У меня так получилось, что образовались три свободных дня для пребывания в Москве, и когда мы с оркестром прилетели, Семен сделал все, чтобы нам понравилось. Мы с ним съездили на Хованское кладбище, где покоятся мои родные, побродили по Москве, которую я совсем не узнал, и Семен мне предложил сделать благотворительный концерт в фонд детей-сирот, который он опекает. Я не мог отказать моему товарищу, ведь сам у себя дома помогаю детям-инвалидам. Так я и попал в это кафе, а Семена ты видел, он стоял с администратором кафе, когда ты зашел в эту комнату. Я, как мог, постарался объяснить, что не смогу поехать к нему в гости — встретил друга детства. Мне кажется, он все правильно понял.

Дэн вскинул руку, посмотрел на увесистые часы:

— Уже сегодня днем мы встречаемся в гостинице, и он проводит меня в аэропорт.

— Знаешь, Дениска, я так думаю, что теперь мы не должны потеряться и просто обязаны еще раз встретиться! — проговорил Женя, разливая по бокалам очередную порцию виски.

Они выпили, закусили, и в комнату опять ненадолго пришла тишина, но другая, наполненная событиями прошлых пережитых лет, плотно изложенных и красиво упакованных. Каждый плыл в своем потоке жизни, переживая свои радости и горести, и вдруг стоп — поворот.

Как же невероятны как бы случайные встречи!

— Послушай, Жека, — встрепенулся Денис, — ты сказал, что уже полковник и работаешь начальником отдела, я не ослышался?

— Да нет, — с грустью в голосе ответил Женя, — пока еще работаю и, как в песне поется, «…а до пенсии четыре шага…»

Денис неожиданно весь напрягся, губы у него дрогнули, и он почти шепотом произнес:

— Тебя сам бог мне послал…

— Ты чего там, Дениска, шепчешь? — улыбнувшись, спросил Женя. — Давай лучше накатим за нас и еще раз за нашу «голубятню».

— Конечно, наливай, а то мы вроде и выпиваем, но ни в одном глазу… — сказал Денис, глотнул виски и внимательно посмотрел Кудрину прямо в глаза.

— Ты знаешь, Жека, — тихо сказал Денис, — точно меня бог привел снова к тебе! И, видимо, все эти годы он делал все, чтобы наши дороги вновь пересеклись. Коль так уж вышло, я хочу тебе кое-что рассказать о своей семье, чего ты не знаешь. Долгие годы это была наша семейная тайна, говорить о ней было опасно, но сейчас уже можно, и я хочу именно тебе… Ты — второй человек, кому я это рассказываю.

— Почему второй? — удивленно спросил Кудрин.

— Я потом отвечу на твой вопрос, — ответил Денис, — хочу, чтобы ты помог мне, а в чем — послушай и сам все поймешь…

Осенью 1969 года, когда наш оркестр вернулся с гастролей по Уралу, я получил телеграмму от матери, что бабушка совсем плоха, просила приехать в Москву. Поскольку после гастролей образовался интервал в концертах, наш руководитель оркестра дал мне краткосрочный отпуск, и я прилетел в Москву. Бабушке действительно было очень плохо, она уже не вставала с постели и почти ничего не ела, но моему приезду очень обрадовалась и долго гладила рукой мои волосы, говоря при этом, что такие же густые волосы были у моего деда.

На следующий день после приезда мать пошла на работу во вторую смену, а я остался с ней. Бабушка попросила меня сесть рядом с ней на стул и вынула из сумки, стоящей у ее изголовья на тумбочке, небольшую потертую кожаную коробочку. Открыв ее, она извлекла старую фотографию, на которой во весь рост стоял высокий широкоплечий человек с небольшой бородкой и горбатым носом, держащий за руку маленького ребенка.

— Это твой дедушка — Федор Иванович Горин, а маленький мальчик — твой отец, — сказала бабушка.

Так я впервые увидел своего деда. Всегда мои детские расспросы о нем пресекались матерью и самой бабушкой.

И, наконец, я узнал, кем был мой дед. Она отдала мне эту коробочку, где помимо фотографии лежали серебряный крестик и маленькая иконка. И еще она вытащила из-под своей подушки небольшой потертый блокнот и тоже отдала его мне.

— Сохрани, Денис, это дневниковые записи твоего деда, — с болью в голосе сказала бабушка, — а это его крестик и иконка, теперь они твои. Сейчас время такое, что многие люди в бога не верят, но придет время, и все вернется на круги своя…

Раскрыв блокнот, я увидел исписанные страницы мелким каллиграфическим подчерком с правым уклоном, — продолжал Денис, — бабушка старалась говорить быстро, как будто боялась что-либо пропустить, а иногда на минуту замолкала и, закрыв глаза, просто лежала и смотрела куда-то вверх. Собиралась с силами. И уже через несколько мгновений она снова начинала свой рассказ, и казалось, что она жила в нем, переживая вместе с дедом все превратности тяжелой судьбы. Уже под утро, закончив свой рассказ, она закрыла глаза и показала на дверь, чтобы я шел спать. Бедная моя бабушка! Долго не мог заснуть. Перед глазами стоял портрет моего деда. Я переживал шок. Меня долго не покидал вопрос: почему его жизнь, его бесценная жизнь — трагедия не только одного человека, но и всего русского народа?