Георгий Куликов - К вопросу о миражах

К концу репетиции Денис уже вполне прилично вписался в общую колею оркестра, и хотя он играл в некоторых местах не совсем верно, но зато очень старался, и это заметил не только руководитель, но и другие музыканты. Они дружелюбно улыбались ему, старались по ходу вовремя помочь. А когда уходили домой, к Денису подошел Константин Акопович и сказал:

— Ты, парень, молодец, старательный, и это похвально. Я бы хотел, чтобы ты репетировал с нами нашу программу, а там посмотрим, может, и станешь играть в оркестре.

С этого момента Денис каждый вечер проводил на репетиции оркестра, и у него уже не было времени для посещения «голубятни».

А Женя, успешно сдав экзамены, поступил в школу милиции и готовился вместе с другими курсантами отправиться на месяц в подшефный колхоз собирать овощи. Это была обычная практика любого учебного заведения, включая и военные. И перед самым отъездом к нему зашел Денис, на лице которого сияла широкая улыбка, и сообщил, что его приняли официально в оркестр и — ура! — он забрал документы из техникума. Кроме того, он добавил, что программу оркестра комиссия приняла, и их закрепили в филармонии города Владивостока. И вот уже через два дня он уезжает туда с оркестром, где и начнется его новая жизнь — концертная. И еще Денис уже шепотом торжественно произнес, что получил так называемые «подъемные» деньги, поэтому хочет с Женей отметить свое назначение.

Друзья сходили в известный продуктовый магазин, купили бутылку портвейна, всяческой закуски — любительской колбаски с крупным жирком, соленых хрустящих с пупырышками огурцов, батон душистого белого хлеба и, конечно, сигарет. Тогда не курить было не модно. Не куришь, значит, слабак! И дружно пошли в «голубятню», где потом долго по-взрослому сидели, чокались, пускали дым, наперебой вспоминая разные забавные случаи. Свое убегающее золотое время, когда на всю свою мальчишескую жизнь они смотрели через магический кристалл музыки джаза, ощущая себя первопроходцами, бегали по подворотням, без устали играя и безжалостно ломая при этом ногти о струны, и были в этом жертвоприношении по-деловому серьезны и преисполнены важности момента. Теперь они уже понимали, что наступает новая, еще не знакомая им пора — зрелость.

Размышления Евгения Сергеевича прервала до боли знакомая музыка, звучавшая в исполнении оркестра. Он только сейчас обратил внимание, что музыка превратилась лишь в фон его воспоминаний, и увидел как Денис играл основную тему на губной гармошке, а взгляд его был сосредоточен именно на нем.

— Так это же «Опавшие листья» Жозефа Косма, — подумал Кудрин, заворожено уставившись в музыкантов. Он впервые услышал свою любимую мелодию в исполнении музыканта на губной гармошке, да и какого музыканта! Одна импровизация сменяла другую, и казалось, что конца и края не будет. Однако последние звуки оркестра утонули в шумных аплодисментах, концерт закончился, и народ быстро потянулся к выходу. К Евгению Сергеевичу подошел администратор клуба и, многозначительно улыбнувшись, попросил зайти в оркестровую комнату, из которой один за другим высыпались музыканты с уложенными в чехлы инструментами. В маленькой комнате, куда вошел Кудрин, Денис негромко разговаривал с администратором и еще с одним мужчиной, у окна зазывно возвышался небольшой круглый столик, уже сервированный официантами.

Увидев Кудрина, Денис подошел к нему и снова приобнял его.

— Женя, сейчас все уйдут, а мы здесь останемся только вдвоем — нам есть о чем поговорить и вспомнить.

— Если вам нужны будут еще закуски, — сказал стоящий в стороне администратор клуба, — нажмите на кнопку у окна, и придет повар, который согласился обслуживать вас, если понадобится, хоть до утра.

— Спасибо, — проговорил Денис, — я вам очень признателен.

Друзья молча сели за стол напротив друг друга. Прошел самый первый импульс узнавания, и дальше между ними протянулись годы, те самые неизвестные годы. Какой след они оставили в судьбе каждого? С чего начать разговор?

— А давай, Жека, за встречу, — Денис разлил в бокалы виски, стоявшие на столе. Беспроигрышный тост, они выпили, закусили, опять пауза растянулась в несколько минут. Взгляд, устремленный друг на друга. И желание узнать и понять друга, ставшего таким далеким.

— Расскажи мне о себе, Денис, ведь после того, как ты умотал в шестьдесят седьмом году во Владивосток, мы и не виделись, — попросил Женя, глотнув виски со льдом с благодарностью ко всему человечеству за столь дружеский напиток.

— Помотало меня с гастролями по всей стране, — Денис наконец-то сбросил свою имиджевую шляпу, пристроив ее на подоконник, — и особенно трудно было в самом начале, во Владивостоке. Прикинь, я, молодой пацан, попадаю в общежитие строителей, куда нас, оркестрантов, поселили. Днем изнурительные репетиции, а по вечерам — сплошная пьянка, и так практически каждый день. Немного легче стало, когда оркестр отправился в первые гастроли по Сибири. Вначале все было так интересно! Новые города, масса новых впечатлений, встречи с незнакомыми, а иногда очень интересными людьми. Однако постепенно все это слилось в одну картину серых гостиничных будней в ожидании начала концерта и ужина после него, как правило, за счет принимающей стороны. Когда я улетал во Владивосток, то рисовал себе в воображении большие и полные залы, восторг зрителей, свет прожекторов. И вот первый наш концерт в Доме культуры электромеханического завода; в зале сидели люди среднего и старшего возраста, которых наша игра не очень-то и впечатлила, а после перерыва большая часть публики просто ушла из зала. После этого концерта все очень нервничали, но наш опытный руководитель нас успокоил и сказал, что больше надо репетировать, а популярность обязательно придет. Были, конечно, и хорошие концерты, когда публика громко аплодировала каждой музыкальной композиции. Так уж устроена человеческая память — она выбирает из огромного ряда событий свой ряд и оставляет его в памяти.

— Когда вспоминаешь те годы, — с грустью в голосе продолжал Денис, — то не устаешь благодарить судьбу за то, что она подарила общение с яркими личностями, какими были джазмены в нашей стране. Это еще было важно потому, что тогда партийный пресс старался подавить любую индивидуальность, а собственный вид на мир считался правонарушением. А мы в то время были как некая особая каста со своими привычками, языком и даже одеждой. Я хорошо помню, как Константин Акопович как-то раз на концерте надел шляпу-канотье, и весь Владивосток только и говорил о буржуйской музыке и буржуйских музыкантах. А наш сленг чего стоил! Ты должен тоже помнить: чувак, чувиха!

— Как не помнить! Моя милейшая учительница по фортепьяно, милостиво разрешавшая мне играть джаз на уроке, очень хмурилась, когда я неожиданно, прямо-таки заигравшись, резал интеллигентное ухо словом «лабать».