Антон Чиж - Выгодный риск

У пристава чесались кулаки хорошенько врезать докторишке, который окончательно зарвался. Желание приходилось сдерживать. Методы на таких самоуверенных господ имелись. Только применять их надо постепенно: снять допрос, заявить, что из свидетеля господин Австидийский становится подозреваемым, и арестовать по имеющемуся подозрению. Дня через три, когда спеси поубавится, отпустить, но подозрение не снимать. Носков не запускал бюрократическую машину только потому, что ждал Пушкина. В присутствии сыска храбрость доктора поубавится до нуля. Поэтому пристав терпеливо слушал, какие ужасы ему грозят.

Пушкина он встретил, как праздник.

– Вот и сыскная полиция к вам пожаловала, – ласково сообщил Носков доктору.

Австидийский пока еще не понял, как изменились обстоятельства.

– Очень хорошо! Мне безразлично, что вы тут придумали! – заявил он. – Жалобы будут на всех, кто посмеет меня задержать.

– Познакомьтесь, господин Пушкин, – сказал пристав, невежливо тыкая пальцем. – Частный доктор Австидийский, в частном кабинете которого оказался труп…

– Ложь! – вскрикнул доктор. – Больной был приведен еще живым!

– Выходит, добили его своим лечением.

– Гнусная ложь! Это вам даром не пройдет, пристав!

Еще немного, и господа могли сцепиться в рукопашной. Разнимать их в планы Пушкина не входило.

– Господин Австидийский, прошу внимания, – сказал он так, что спор сам собой угас, а доктор невольно поежился. – Вам знаком господин Лазарев?

К удовольствию пристава, доктор как-то не выразил возмущения, а старательно отвел глаза.

– Не знаю… Не помню… А в чем дело?

– Господин Лазарев дал показания, в которых сообщил, что вы составляли фальшивые свидетельства о смерти на следующих лиц: работник мучных складов Лопотов, мещанка Бровкина, приказчик Гагасин. После чего на них был выписан страховой договор и получена страховая премия. Все верно?

Австидийский помалкивал.

– Не понимаю… Нет… – пробормотал он.

– Кроме этих случаев, вы совершили куда более тяжкое преступление: выписали свидетельство о смерти на живую вдову Ферапонтову. О чем она подала жалобу в участок. Верно?

– Так точно, – сказал пристав, наблюдая, как отмщение за его муки наступило.

От геройства доктора не осталось и следа. На стуле сидел жалкий, напуганный и несчастный субъект.

– Я не хотел… Я не знал… Это ошибка…

Пушкин еще не закончил:

– То, что вы сделали, подтверждено документами. Это мошенничество, доктор. Мелкое, суд бывает снисходителен. Получите год исправительных работ. В Москву вернетесь, но врачебной лицензии лишитесь навсегда. Ответ верный, пристав?

– Так точно, господин Пушкин… Жулик не должен быть доктором…

Стянув с головы шляпу, Австидийский прижал ее к груди.

– Господа… Прошу вас… Это была ошибка… Слабость… Такой урок мне… Простите… Бес попутал… Все верну до копейки… Простите… Прошу, не надо суда… Пожалейте…

– Закон суров и не знает жалости, – сказал пристав.

Доктор уткнулся лицом в шляпу и зарыдал. Плечи его тряслись. Пушкин дал знак, чтобы не перегнуть палку. Носков не возражал: по натуре он не был кровожадным, посчитав, что обидчик получил сполна.

– Господин пристав подумает о снисхождении при одном условии, – сказал Пушкин.

– Да, да, все что угодно! – Австидийский отер шляпой слезы.

– Два дня назад Лазарев прибежал к вам утром, чтобы залечить ожог. Он сказал, что случилось?

Такого вопроса Носков не ожидал, но виду не подал.

– Митенька сильно ругался… Говорил, что дочка господина Алабьева плеснула ему в лицо кипятком, еле увернулся. Грозился, что дорого заплатит… Я ему повязку сделал…

– Петрушка невесту выбирал…

Австидийский решительно не понял, при чем тут Петрушка.

– Ничего подобного не сообщал…

– Лазарев говорил, как отомстит?

– Нет, конечно… Митенька же хитрый…

– Лично мадемуазель Алабьеву знаете?

– К сожалению, не бывала у меня…

– Как умерший молодой человек оказался у вас в кабинете?

Всхлипывая и тяжко вздыхая, доктор рассказал, как городовой приволок с улицы чуть живого, как он пытался помочь, дав лекарство, и какое испытал удивление, когда расстегнул сорочку. Дальнейшее полиции известно.

– Берите лист бумаги, пишите признательные показания, – сказал Пушкин. – После чего господин пристав решит, как с вами поступить.

Австидийский был готов на все, лишь бы не оказаться под судом.

Носков испытывал такую благодарность к чиновнику сыска, что готов был сделать для него все, что угодно. В границах разумного, конечно. Например, отвести в мертвецкую.

– Где городовой встретил этого человека? – спросил Пушкин, пересекая двор участка.

– На Большой Пресненской, у него пост рядом с мостом. Говорит, пальто было густо в снегу, лежал в сугробе, видимо… К доктору довел еще живым. Думал, что пьяный… А оно вон как вышло…

– Благодарю, Михаил Николаевич, что заметили улику…

– Лучше вы разберетесь, чем на участке тело будет висеть… Мы его не трогали, лежит, как нашли…

Воздвиженский уже гостеприимно распахнул ворота мертвецкой и зажег смотровую лампу.

Молодой человек вытянулся на столе. Свободный галстук висел хомутом, сорочка распахнута до пояса. Пристав указал на крохотный шарик, который виднелся на белизне воротника. Рядом с ним сидел еще один.

– Вот оно что, – сказал он.

Пушкин нагнулся. Шарики блестели полировкой. Уже не спрашивая пинцет и разрешения, он потянул на себя. Булавка выползала медленно.

– Вроде как под углом вошла, – заметил пристав.

– Именно так… Поэтому понадобилась вторая, – Пушкин держал шляпку в пальцах. – О чем это говорит?

– Не попал с первого раза…

– Потому что удар наносился слишком близко. Убийца стоял вплотную. Первый удар: вошло плохо, у жертвы болевой шок, она падает. Видно, что жива. Нужен еще удар. Тело придавливают к снегу и колют вторую булавку. – Пушкин обратился к Воздвиженскому: – Две такие булавки в горле – смертельно?

Доктор изобразил сомнение:

– Мучительная агония… Долгая… Могло быть несколько часов… Мороз притуплял боль… Видимо, вторая булавка вошла в ствол блуждающего нерва… Тяжелая смерть…

– Потому что не было высоты, с которой можно было столкнуть. – Пушкин передал ему булавку.

– Теперь самое интересное, – сказал пристав. – Загляните под сорочку…

Пушкин раздвинул планку. И тут же закрыл.

Простота нравов требовала соблюдения одинаковых приличий перед живыми и мертвыми. Даже доктору при осмотре женского тела требовалась некоторая щепетильность. Про полицейских и говорить нечего. Пушкин не был ханжой, но неловкость ощутил. С немым вопросом он повернулся к приставу.

– Вот и мы так же, – Носков кивнул. – Не каждый день в мужской одежде найдешь барышню… Молоденькую…