Антон Чиж - Выгодный риск

Месье Жано немного смутился, когда ему отдали честь. Пристав, не владея французским, с помощью Пушинкина доложил, что вверенный ему участок счастлив видеть дорогого гостя. Француз отдал изящный поклон, чем, в свой черед, смутил Носкова. Как поступать дальше, пристав не знал: то ли стоять по стойке «смирно», то ли самому кланяться. Опять выручил Пушкин. Загородив пристава, он предложил осмотреть тело, находящееся в участке. На всякий случай спросил, может ли понадобиться нашатырь. Но инспектор Жано не боялся мертвецов.

Носков лично распахнул двери мертвецкой.

Как ни был закален француз, но мрачное помещение произвело тяжкое впечатление. Он невольно сжал нос пальцами. Даже сияющий доктор Воздвиженский не смог скрасить картину.

– Кого вы предъявите? – спросил Жано.

– Сейчас мы это узнаем, – ответил Пушкин и сбросил простыню.

Молодой человек с усиками и бородкой лежал, мирно вытянув руки. В нем не было ничего страшного, за исключением того, что он был мертв. Для месье Жано это стало сильнейшим ударом. Вероятно, он не ожидал ничего подобного. Стянув теплую шапку, он издал стон, полный отчаяния, и даже закусил кулак. Будто хотел разрыдаться.

– Это конец… Конец… Конец… – повторял он.

Пристав не мог понять: от чего такое горе? Уж не родственник ли? Неужели не знает, кто в мужской одежде?

– Можно считать, господин Лазарев опознан, – сказал Пушкин.

Инспектор только молча качал головой, не в силах справиться с расстройством.

Услышав знакомую фамилию, Носков хотел вмешаться и пояснить, что это вовсе не Лазарев, а Лазарев лежит на полке, но Пушкин сделал упреждающий знак. Оставалось только покориться.

– Это еще не конец, месье Жано…

Пушкин подошел к телу, сорвал усы с бородкой, которые Воздвиженский приклеил еле-еле, и снял парик.

– А теперь кого-нибудь узнаете?

Мадемуазель в мужском костюме под желтым светом лампы казалась постаревшей. Забыв про свое горе, месье Жано подошел, чтобы всмотреться в лицо.

– Я так и знал, что это обман… Шутка…

– Почему так решили?

– С первой встречи, по тому, как назначались свидания, я должен был понять, что меня водят за нос… Этот Лазарев сразу показался мне не тем, за кого себя выдает… Фальшивка… Маскарад…

– Вам никого не напоминает эта мадемуазель? Пожалуйста, посмотрите внимательно.

В мертвецкой было тихо. Француз по-птичьи склонил голову, будто так было надежнее.

– Позвольте… Вы правы. Месье Пушкин… Эту мадемуазель я видел в Ницце… Кто она?

– Дочь мадам Алабьевой, которая утонула…

Француз ткнул Пушкина пальцем в грудь.

– Точно! Это она… Недаром мне казалось, что месье Лазарев знаком. Я только не мог вспомнить, при каких обстоятельствах встречал его.

– Тайна вашего корреспондента раскрыта.

– О да. Только… – Жано не договорил.

– Хотите сказать, что теперь потеряны все ниточки, – закончил Пушкин.

– Именно так… Именно так… Что мне делать?

– Вам надо спросить, как она погибла.

Выразительно хлопнув себя по лбу, месье Жано задал такой простой вопрос.

– Убита так же, как и все господа, за смерть которых была получена страховая премия…

– О, мой бог! – с пафосом проговорил француз. – Бедняжка хотела отомстить и погибла… Но кого она собиралась привести в качестве свидетеля?

Пушкин сделал вид, что не заметил вопрос.

– Страховые квитанции были настоящими?

– Поверьте брату страховщика: подлинные…

– Остается их разыскать.

– Это будет чудесно! Но… – француз опять не договорил из вежливости.

– Убийцу мадемуазель мы поймаем, – сказал Пушкин. – Могу я рассчитывать на вашу помощь, если понадобится?

Месье Жано выразился в том духе, что он и его шпага целиком принадлежат месье Пушкину. Лишь бы поймать убийцу. Лишь бы получить комиссара полиции. Этого, разумеется, инспектор вслух не сказал.

Шпага француза Пушкину была без надобности. Тем более ее и не было. Он назначил встречу через два часа на Страстной площади. А пока оставлял дорогого гостя заботам пристава. Чтобы Носков развлекал его, как мог. То есть угощал блинами, которые успели появиться в буфете участка. Под водку, разумеется.

Блины без водки – Масленица зря.

Агата Кристафоровна терпеть не могла, когда из нее пытались сделать дуру. Как ни старался любимый племянник, даже у него не выходило. Что говорить о посторонних. Она сразу поняла, что дело нечисто.

Дверь номера приоткрылась на узкую щелочку, кто находится за ней, понять невозможно. Тем более часть портьеры свисает. Тетушка спросила, может ли она видеть господина Алабьева, на что получила ответ: «Такой не проживает, вы ошиблись, мадам». Сильно ошибся тот, кто посмел так разговаривать с ней. Тетушка, не меняя вежливого тона, просила позвать баронессу фон Шталь (вспомнив по ее рассказам, что Агата чаще всего использовала этот псевдоним). На что ей было заявлено: «Такой дамы здесь нет». После чего дверь захлопнулась.

Это было слишком. Агата Кристафоровна обладала не только отличным зрением, но и слухом. Она разобрала, что в номере происходит какая-то возня. Что ей сильно не понравилось. Ребус не только не решался, но путался еще больше. Не отходя от двери, тетушка подумала, не вызвать ли коридорного, чтобы тот сбегал за городовым. А если надо – и в сыскную. Подумав еще немного, она вынужденно признала, что столь радикальные меры могут закончиться плохо. Поднимется шум, прибудет полиция, господин Алабьев устроит скандал, Пушкин вынужден будет принести извинения, а в результате – что? Одно недоразумение. На такой шаг тетушка не решилась. Но и вопрос, куда делась Агата, если она не в номере, сверлил булавкой.

Зная, как в таких случаях поступают настоящие сыщики, Агата Кристафоровна спустилась в холл гостиницы и заняла кресло, из которого открывался вид на лестницу. Мимо проскочить невозможно. Опыт вчерашнего дня пригодился: тетушка уже считала себя опытным филером. Оставалось набраться терпения.

И тетушка его набралась под самую макушку.

Примерно через час, когда терпение истощилось, она заметила, что по лестнице неторопливо спускается парочка. Господин в прекрасном настроении крепко обнимал за талию не менее веселую мадемуазель.

В первую секунду Агата Кристафоровна не поверила своим глазам. Но поверить пришлось. В обнимку с Алабьевым шла Агата.

Узнать ее было трудно. Женским взглядом тетушка сразу определила, что блузку на ней застегнули мужские руки – криво и косо. Полушубок болтается на плече, шапочка приколота кое-как, из-под нее торчат выбившиеся пряди. Агата висела на руке Алабьева, еле переставляла ноги, взгляд ее был пустым, с губы свешивалась слюна. Она была пьяна. Пьяна настолько, что перестала быть собой. Превратившись в дешевую потаскуху, уличную девку, пьянь, которую ворье Сухаревки пользует за гривенник. Агата не притворялась, она в самом деле напилась до бесчувствия.