Антон Чиж - Выгодный риск

Мадам Андреева подумала, что руки повело от тяжести.

– Корнеич! – закричала она во всю мощь кухарской глотки. – Бегом ко мне, негодник!

Спасения нет. Агата поняла это окончательно и приготовилась к неизбежному. Последние минуты жизни она захотела в мыслях оказаться рядом с тем, с кем уже никогда не быть. Она представила холодное и спокойное лицо, никогда не улыбающееся. Когда-нибудь, весной, ее тело найдут в пруду. Оно будет безобразным и гадким. Может быть, Пушкин узнает. Может быть, пустит слезинку. И на том спасибо…

Агата стала глубоко дышать, чтобы набрать побольше воздуха и на лишний миг продлить жизнь. С которой так не хочется расставаться.

Дамы все громче выводили жалобную песнь, провожая Масленицу в ледяную могилу.

Месье Жано не мог понять столь жадного интереса к варварскому обряду. Месье Пушкин, которого он искренно считал разумным и культурным человеком, вел себя, как дикарь: не мог оторваться от процессии с куклой на шесте. Тем более что там не происходило ничего примечательного. Работник, который топтался у проруби, побежал к дамам и подхватил шест. Подхватил так неумело, что чуть не уронил. За что получил крепкую оплеуху от почтенной дамы. Такое поведение при людях месье Жано осудил и как полицейский, и как мужчина, и как европеец: где это видано, чтобы сильную половину общества били по шее? Возмутительно.

Однако никто, кроме месье Жано, не возмущался. Пушкин вовсе замер, не отрываясь от грубого зрелища.

– Не пора ли вернуться в сыскную полицию или, скажем, позавтракать? – тактично спросил француз.

Ему не ответили. Кажется, Пушкин оглох.

Что оставалось? Сделав вид, что ему тоже интересно, месье Жано стал наблюдать за происходящим. Надеясь, что блины и водка компенсируют его страдания на морозе. А замерз он крепко.

Между тем Корнеич тащил шест и про себя удивлялся: вроде набил сухим сеном, отчего же такая тяжесть? По настрою мадам Андреевой он понял, что после праздника его не ждет ничего хорошего. Ну ничего, русскому мужику к затрещинам не привыкать. Он старался нести как можно ровнее, чтобы не уронить. Корнеич смотрел перед собой только на прорубь, надеясь, что силенок его хватит. Предстояло одолеть саженей двадцать [20] Сажень = 2,133 м. 20 саженей = 40, 266 м. , если не больше. Да еще спуск ко льду, который сам расчистил. Только бы ноги не подвели и руки не подкачали… Не свалиться бы при всем честном народе…

Пристав тоже не мог понять: с чего это чиновник сыска уставился на барышень? Знакомую, что ли, приметил? На всякий случай Носков решил обождать, мало ли что…

– Что там? – вдруг спросил Пушкин, выставив палец.

– Простите, где? – месье Жано не понял, на что ему указывают: толпа дам всего лишь приблизилась к проруби. Стала различима гримаса, грубо намалеванная на лице куклы.

– На голове Масленицы…

Месье Жано старательно сощурился, но ничего не заметил, солнце слишком яркое.

– Вероятно, мешковина, – сказал он из вежливости.

– Там перо…

Только теперь месье Жано заметил, что над головой куклы вздрагивает крохотное перышко. Ну и что в этом такого? Дикари украшают себя перьями с ног до головы… Он хотел сделать разумное замечание, как вдруг Пушкин повел себя исключительно неразумно: замахал руками и во все горло крикнул: «Стой!»

От усталости Корнеич видел только черноту проруби, мечтая дойти, воткнуть шест в снег и отдышаться. Силенок почти не осталось. Счастливо одолев спуск, он сделал шаг на лед. Нога попала на скользкое. Ловя равновесие, Корнеич дернул древко на себя, его повело, и, не справляясь с силой инерции, он повалился вперед. Описав полукруг, Масленица свалилась головой в прорубь.

– Ах ты, старый пень! – закричала мадам Андреева. – А ну, лови…

Лежа на снегу, Корнеич кое-как ухватился за древко, но чучело затягивало в воду. Вытащить он не мог, но и не отпускал.

Месье Жано видал, как бегают полицейские за преступниками, но такого еще не видел. Месье Пушкин рванул с места с такой скоростью, что позавидовала бы скаковая лошадь. Повинуясь инстинкту, за ним бросились и пристав, и сам инспектор.

Понадобились долгие секунды, чтобы Пушкин оказался у проруби. Еще пара – чтобы перепрыгнуть через нее. Когда он схватился за шест, руки Корнеича окончательно сдались. Пушкин рвал жердину на себя, лишь бы вытащить голову из воды. Масленица не хотела поддаваться. Зависла на краю проруби. Вложив всю силу, падая вперед, Пушкин дернул чучело. Тряпичная голова вынырнула и шмякнулась об лед.

Вскочив, поскользнувшись и снова вскочив, Пушкин бросился к кукле. На него уставились огромные глаза с грубыми ресницами и кривулина рта с кругами румян. Промокшая ледяная холстина выскальзывала из пальцев.

– Нож! – крикнул Пушкин подбежавшему Жано.

Инспектор бросил ему карманный ножик, который всегда был при нем.

Оттянув тряпку, Пушкин воткнул лезвие и рывком сделал разрез.

Агата хрипела и хватала воздух раззявленным ртом. Как рыбка, выкинутая на берег. Лицо ее было мокрым насквозь, как бы сказали в дешевом романчике. На ресничке повисла капелька. Она моргнула.

– Пушкин… – пробормотала Агата, еще не зная, жива или видит посмертные грезы.

А он методично вспарывал Масленицу, освобождая голову, плечи, грудь и далее. Агата промокла до пояса.

– Шинель! – Пушкин уж вспарывал веревки, вытаскивая ее руки из-под жерди.

Пристав сбрасывал ремень с портупеей, месье Жано, как настоящий джентльмен, стягивал пальто.

– Пушкин…

– Молчите и дышите…

– Пушкин… Если бы я умерла, вы бы стали богатым, бросили полицейскую службу…

– Агата, вы бредите, – Пушкин окончательно сдернул кокон Масленицы и накинул на мокрую барышню шинель.

– Я застраховала свою жизнь. Вы бы получили разовую премию в размере сорока тысяч… Ушли в отставку… Купили себе домик… Женились… Нарожали детей… Были бы счастливы…

– Прошу простить, придется нести вас на руках до пролетки…

Завернув, как младенца, в шинель, Пушкин подхватил ее. Агате стало так хорошо, что она забыла про холод, про ужас, который испытала, когда накинулась ледяная вода и дыхание остановилось. Она закрыла глаза и прижалась к его груди. Как ребенок.

То, что пережил Жано, хватит на рассказы за бокалом вина на многие годы. Он изумлялся прозорливости Пушкина. Когда суматоха немного улеглась, инспектор поднял со снега перышко. Наверняка счастливое. Быть может, и ему пригодится…

– Ну уж справили Масленицу, вовек не забуду, – сказала мадам Андреева, легонько ткнув Корнеича. – Ты что, негодяй, шутки вздумал шутить? Зачем нашу баронессу в мешок засунул? Совсем из ума выжил!

Оправдываться было нечем. Корнеич не верил своим глазам: что за чудо – солома обернулась барышней.