Антон Чиж - Выгодный риск

Месье Жано взялся с видимой охотой.

– Простите мое любопытство, но что за странная традиция давать арестантам хлеб? У нас такое невозможно…

Начальник сыска и его подчиненный переглянулись.

– Это милосердие, – сказал Пушкин. – Преступников ждет каторга. Тяжкое искупление вины. Народ жалеет тех, кому досталась такая доля. Отдавая хлеб, как бы прощают им грех перед людьми. Трудно объяснить логически…

– Да что там… Как говорится, от сумы до тюрьмы, сколько ниточка ни вейся, а сядешь на кол, – Эфенбах поднял рюмку. – За дружбу полиции всех стран.

Такой тост Пушкин обязан был поддержать.

Агата Кристафоровна не считала себя религиозным человеком. В церковь ходила только по великим праздникам, да и то редко. Но в первой день Великого поста в доме у нее было шаром покати: буквально ни крошки. Дарья, утомленная масленичной неделей, дремала на лежанке в кухне.

Чемоданы Агата собрала сама и отправила вперед на вокзал. Как ни уговаривала тетушка остаться погостить хотя бы недельку, она не соглашалась. И все повторяла, что за глупости, какие наделала, должна понести наказание. Пушкин точно не простит. Аргументы были бессильны.

Около семи вчера, когда до поезда оставался час, а внизу мерз извозчик, Агата присела за стол рядом с тетушкой.

– Передайте Пушкину мои самые искренние извинения… Мне очень стыдно, что из-за меня у него было столько хлопот. Впредь постараюсь от них оградить…

– И думать не смей! – Голос Агаты Кристафоровны дрогнул. – Ты таких мужчин вокруг пальца обводила, неужели с ним справиться не можешь? Я – на твоей стороне…

Агата потупилась.

– Не могу, – чуть слышно ответила она.

– Да почему?

Тут тетушка поняла, что ответа не будет. Что говорить, когда и так ясно.

– Ну, Пушкин, ну попросишь ты у меня Дарьиной готовки! – пригрозила она темному окну.

Как по заказу звякнул колокольчик в прихожей. Тетушка пошла открывать и вернулась с племянником.

– Вот, полюбуйся, – она указала на мадемуазель в дорожном платье. – Агата уезжает… Ты ничего не хочешь сказать, мой милый?

– С Матвеем Алабьевым все хорошо, – ответил Пушкин, старательно избегая смотреть на Агату. – Матушка Евгения переехала к нему в дом. Все равно стоит пустой… Она нашла мальчика в глубоком сне: его опаивали опием. Чтобы молчал…

Тетушка медленно закипала.

– Это все?

Пушкин старательно прокашлялся.

– Вероятно, завещание, по которому наследство достается Матвею, спрятано в коробке с бабочками, недаром не выпускал из рук… Очень умный мальчик. Узнал, что Лазарева собираются убить, прибежал к его матери, хотел предупредить об опасности. Но его не поняли…

Пушкин мужественно смотрел на тетю. Будто испытывал судьбу: насколько можно рисковать. Судя по выражению ее лица, проверять ему осталось недолго.

– Мы рады, что ребенок в безопасности, – ледяным тоном сказала она. – Что-то еще имеете нам сообщить, господин чиновник сыскной полиции?

– На самом деле Агату спасли вы, тетя…

Агата Кристафоровна терпеть не могла, когда к ней подлизываются. Племянник говорил искренне. Что не могло не заинтриговать.

– Каким же образом?

– Если бы вы не постучали в номер «Континенталя», а потом не остались ждать внизу, ее убили бы в номере, – сказал Пушкин. – Точно так же ваш приход, Агата, отсрочил конец Алабьева…

– Почему? – спросила она, искоса поглядывая на Пушкина.

– Алабьев больше не был нужен Кириллу Макаровичу. Ему был нужен труп. Номер гостиницы – подходящее место для внезапной смерти. Не хуже, чем Пресненский пруд… Вы сорвали его план. Этого Кирилл Макарович сильно не любит.

– Позвольте спросить, господин Пушкин?

Ей молча позволили.

– Как Кирилл узнал, что я поеду на кулинарные курсы, когда я сама об этом не знала? – спросила Агата. – Неужели следил за мной? А как же страховое общество?

– Валерия рассказала ему, что вы встречаетесь у «Эйнем». Достаточно было проследить от кофейной… Он зашел во двор, заметил почти готовую куклу Масленицы, но еще не думал, что пригодится… Увидел, что вы у плиты. То есть к горлу не подобраться. Решил импровизировать: нанести удар поленом. Импровизация не удалась: ваша сковородка оказалась проворнее.

– Почему у него на лице нет следа? Я нарочно смотрела…

– Удар пришелся по шарфу, под шарфом – борода. Синяк скрывают волосы. Сбреем и проверим.

Тетушка боялась дышать: ей показалось, что дело налаживается. Еще немного – и Агата опоздает на поезд.

– Как он оказался на Красной площади?

– Алабьев вошел в ресторан, Кирилл Макарович чуть задержался и вовремя заметил вас в зале. Приказал ему немедленно уходить… Алабьев побежал. Вы – за ним. А Кирилл Макарович за вами. Могли оказаться в любом месте… Ваше любопытство насытилось?

Агата встала. Ей хотелось рассказать, как было страшно, когда Кирилл Макарович прижал к дивану и прицелился трубкой, из которой торчала булавка. Как она выдержала и не раскрылась раньше времени, чтобы факт нападения был доказан. Как она старалась поймать убийцу. Как хотела спасти Валерию от преступления, а Лидию Павловну от смерти. И вот как кончилось. Впрочем, какое это теперь имеет значение.

– Благодарю вас, теперь я знаю больше, чем хотела бы, – сказала она. – Примите мои извинения, что была слепа…

Агата Кристафоровна упрямилась и не желала выпускать ее из объятий, пришлось приложить усилия, чтобы освободиться.

– Уезжаю из Москвы вечерним поездом, – сказала Агата, поправляя сбившуюся шапочку. – Наверное, навсегда… Прощайте, господин Пушкин.

– Счастливой дороги, мадемуазель Керн, – ответил он.

И больше ничего.

Тетушка пошла провожать до двери.

Агата Кристафоровна вернулась с намерением разорвать любимого племянника на тысячу мелких племянников. Вместо этого опустилась рядом с ним за стол. Пушкин, как замороженный, смотрел на рисунки в рамках.

– Вот что, мой милый, – сказала она, не найдя в сердце злости, а только горечь. – Чтоб ноги твоей не было в моем доме до тех пор, пока не приведешь мозги в порядок…

Агата Кристафоровна подошла к окну, чтобы разглядеть, как отъезжает пролетка.

Тьма московская февральская была густа и непроглядна. Ничего не разобрать на Тверском бульваре.

Ничего, ничего, скоро весна.

«Газета иностранцев», одна из городских газет Ниццы.

«Отель англичан».

Оскорбительное прозвище французских полицейских: муха.

Английская набережная.

Аршин = 0,7111 метра.

Сажень = 2,1335 метра.

Вскоре был переименован в Александровский, ныне Белорусский.