Луиза Пенни - Королевство слепых

Бовуар увидел другую пачку документов, которые подвинули ему. По гладкой столешнице. Увидел себя – он подписывал эти бумаги. Так ли сильно он отличался от Энтони Баумгартнера? Разочарованный. А теперь непорядочный.

– Но если дела обстояли так, – продолжал Ламонтань, – то я об этом не подозревал. Все транзакции, которые я делал для него, были умные и законные. Нередко блестящие и провидческие. Он зарабатывал кучи денег для своих клиентов.

– Вы, конечно, говорите о тех клиентах, у которых он не воровал, – сказал Бовуар.

Брокер помедлил, потом кивнул:

– Да. Я честно считал его хорошим парнем. – Он улыбнулся. Улыбка получилась скорее задумчивой, чем веселой. – Есть такая книга, которую нам всем дают прочесть, когда мы приходим в бизнес. Тони дал мне свой экземпляр, когда я согласился использовать мою лицензию для проведения его транзакций. Она называется «Чрезвычайные всеобщие заблуждения и безумие толпы». Я думаю, время от времени мы все заблуждаемся.

– Мог месье Баумгартнер реализовать такую схему, – Бовуар показал на отчеты, – самостоятельно? Или ему требовалась помощь?

– Он вполне мог все реализовать сам, – сказал Ламонтань. – Такая работа требует организации, но я думаю, он начинал по мелочам, а потом рос. Ему требовался только тайный счет и разумный выбор объектов.

– Такие люди, которые не заметят, – хмыкнул Бовуар.

– Люди, которые не будут задавать вопросы, старший инспектор. И таких много.

Ламонтань посмотрел на отчеты на столе. Несколько листов бумаги, но, как и мадам Огилви в тот день, брокер понимал, что они означают.

Разрушение.

Этот скандал убьет «Тейлор энд Огилви». Они все лишатся работы. И может быть, Энтони Баумгартнер из могилы отомстит им.

Бовуар поблагодарил месье Ламонтаня и вернулся в кабинет, где ждал Бернар Шаффер.

«Заблуждение и безумие», – подумал он, возвращаясь в комнату. В этом деле обнаружилось немало того и другого.

Уже скоро. Амелия чувствовала – финал приближается.

Даже ее окружение – наркоманы, шлюхи, транссексуалы, которых притягивало к ней, – тоже это чувствовало. А вот кончиков пальцев на руках и ногах они не чувствовали. На их лицах застыло тупое, опустошенное выражение.

Они потеряли всякое сострадание. Всякий здравый смысл. Даже их гнев и отчаяние прошли. Эти люди потеряли семьи, потеряли разум.

Но этого они не чувствовали.

Грядет что-то большое.

Наркотик даже еще не получил уличного названия. Тот, кто его контролирует, имеет право дать ему имя. Пока они говорили «она». Или «новая чума». И это только сеяло возбуждение и таинственность.

Амелия знала, что такое «она».

Карфентанил.

И еще она знала: тот, кто владеет карфентанилом, тот, кто его контролирует, – тот и победитель. И Амелия исполнилась решимости победить.

Но времени оставалось в обрез. А если карфентанил окажется на улице, к ней он уже не попадет.

Амелия стояла у окна, но видеть, что происходит на улице, почти не могла: стекло покрывали изморозь и грязь, поэтому можно было различить только нечеткие уличные фонари.

Она их не видела, но знала: они там. Ждут ее.

Наркоманы, шлюхи и транссексуалы. Те, кто обращался к ней за защитой. Потому что у нее имелись мышцы на костях и еще не полностью выгоревший мозг. И еще она могла видеть, что происходит за углом. Что там прячется. Что ждет. Что грядет.

Они спали в коридоре за дверями комнаты Марка, вооруженные пистолетами и ножами. У кого-то были дубинки. И все они ждали, когда она появится. И поведет их.

Глаза их сверкали так, что собственная мать их бы не узнала.

Терять им было нечего, а искали они одно. Его.

Где-то там, в выхолощенном сердце Монреаля, находилась фабрика, где наркотик развешивали и расфасовывали. И этот Дэвид знал где.

Если она хотела найти фабрику, то сначала должна была найти Дэвида.

– Ну, Душистый Горошек, – сказал Марк, когда они приготовились уходить, – а называться-то он будет как?

– Кто?

Они вышли из комнаты, и Амелия повсюду в грязном коридоре увидела скелеты, пытающиеся подняться на тощие ноги в обуви, украденной у покойников или у друзей, ушедших в мир иной от передозировки.

Тела. Бледные. Замерзшие. Их подбирали темные фургоны и увозили на прозекторский стол. Без имени. Не востребованные матерями и отцами, сестрами и братьями, которые всю оставшуюся жизнь думали о том, что стало с их ясноглазыми деточками.

– Шизняк твой, – сказал Марк. – Слушай, даже в рифму получается: как – шизняк.

Амелия выдавила из себя улыбку. Она подумала, что ее любимая поэтесса Рут Зардо вряд ли оценила бы такую рифму.

– Когда ты его найдешь, право именовать его перейдет к тебе, – сказал Марк. Глаза парня смотрели рассеянно, голос звучал неразборчиво. Он бормотал. Его губы и язык больше не действовали должным образом. Он обнял ее рукой за плечи. – Дракон. Злобный. Самоубийца. Что-нибудь наводящее ужас. Ребятам такое нравится.

Даже через его зимнюю куртку она чувствовала кости.

Вряд ли в этом мире осталось что-то для него. Марка съедало заживо. Пожирало изнутри. Их всех.

Кроме Амелии. По крайней мере, по ней ничего такого не было заметно. И все же она сомневалась, что мать узнала бы ее теперь. Или назвала бы дочерью.

Бовуар сел напротив Бернара Шаффера и улыбнулся:

– Рассказывайте.

– Что?

– Хватит в игрушки играть, – сказал Жан Ги холодным, но спокойным голосом. – Баумгартнер устроил вас в «Сберкассу» не просто так, у него имелись на это основания. И теперь я хочу узнать, какие это были основания.

– А я не…

– Рассказывайте.

– Дело в…

– Скажите мне, – рявкнул Бовуар, – где, по-вашему, я был только что?

Шаффер перевел взгляд широко распахнутых глаз с Бовуара на агента Клутье. Он явно не задумывался об этом. Теперь задумался.

– Не знаю.

– Я был в соседнем кабинете, где допрашивал другого фигуранта. – Жан Ги смерил его недовольным взглядом. – Задавал вопросы, выслушивал ответы. Теперь я даю шанс вам. Отвечайте. Чего хотел от вас Баумгартнер?

Наступило молчание.

– Говорите! – прикрикнул Бовуар, шлепнув ладонью по столу с такой силой, что Шаффер чуть не до потолка подскочил. Как и агент Клутье; она уронила ручку на пол, и ей пришлось быстро наклониться, чтобы ее поднять.

– Счет, – сказал Шаффер. – Довольны? Он хотел, чтобы я открыл офшорный счет. И отправлял на него деньги, которые он переводил.

– Для вас обоих?

– Нет. Только на имя Энтони Баумгартнера.

– Он использовал собственное имя?

Его вопрос, казалось, удивил Шаффера.

– Конечно. А почему нет?

– Легко проследить.

– Он не предполагал, что его поймают.

– И сколько денег на этом счете?

– Мне нужно проверить, но, я думаю, где-то около восьми миллионов, – сказал Шаффер.